Недели через две все изменилось, Алена вдруг почувствовала необычайный прилив сил и некую эйфорию. Но эйфория внезапно сменилась удушьем почти до потери сознания. Это случилось вечером после ритуального омовения. Насира увидела, что Алена упала, приняв какую-то неестественную позу, и позвала Гульнару.

Гульнара считалась в лагере самой опытной в духовной практике женщиной, к тому же она была самой старой - как говорили некоторые, ей давно перевалило за шестьдесят. Она была идеологической наставницей для лагерниц. Ведь мужчина не обо всем может говорить с женщиной, да и понять женщинам друг друга легче. Она почти всегда сопровождала исполнительниц к месту совершения теракта и проводила с ними их последнюю ночь, убеждая не бояться и идти до конца. Знала очень много молитв и заговоров. А также удостоилась чести прислуживать имаму, принося ему еду и питье.

Пришла Гульнара, дала Алене какое-то горькое питье, пошептав над ней что-то по-арабски. Алене стало легче.

– Что с тобой случилось?
– спросила старуха.

– Я почувствовала радость, а потом меня кто-то начал душить, - почти в бреду вспоминала Алена, она не могла прийти в себя после перенесенного потрясения.

– А ты призывала имя пророка Мухаммеда, вспоминала суры из Корана, когда это с тобой произошло?
– старуха была очень серьезна.

– Да, кажется.

– Кажется или точно?

– Да, призывала.

– Тогда ничего страшного с тобой не произошло, это так и должно быть. Милость Аллаха посетила тебя.

Через день радость пришла снова - радость, какую никогда не испытывала. Можно сказать, это была необычная радость в житейском понимании, это была радость потусторонняя. Словно некая разумная сила вселялась в Алену и начинала управлять ею. Удушья больше не было, правда, по совету Насиры, Алене пришлось еще пару раз сходить к мудрой старухе Гульнаре, чтобы та дала ей свое питье и пошептала молитвы. Насира говорила, что нечто подобное было и с ней, когда она только приехала в лагерь, и Гульнара ей тогда очень помогла. Главное, говорила Насира, не испытывать страх перед этими силами, так как они происходят от Аллаха, а не от шайтана.

В лагере говорили, что Гульнара хорошо в этом разбирается и даже может изгнать шайтана из человека.

Занятия перестали тяготить и приносить усталость. Намазы же давали тот самый прилив потусторонней энергии. Алену это не удивляло, она начинала воспринимать свое состояние как совершенно естественное, более того, как открывшее в ней нечто в результате духовного роста и совершенствования.

Она перестала задавать себе вопросы. Зачем она это делает, почему она здесь, в этих совершенно противоестественных для нормального человека условиях. Она переродилась, теперь это была не прежняя Алена - чувственная, страстная, ранимая. Теперь это был некто сильный и жесткий в образе Алены, и этот некто двигал ее руками, ходил ее ногами, смотрел ее глазами и вкладывал в ее мозг свои мысли. Лишь изредка, на несколько мгновений она становилась собой.

Это было в те редкие минуты отдыха, когда Алена спускалась по крутым ступенькам в ущелье к студеному ручью, умывала лицо ледяной водой, так что начинало ломить глаза и пальцы, садилась на камень, скинув обувь и вытянув усталые ноги, смотрела на звонко бегущую прозрачную воду. В такие моменты ее охватывала легкая непонятная грусть, приходившая к ней из прошлой, ставшей далекой и забытой жизни, словно она пыталась что-то вспомнить, но не могла.

Теперь эту другую Алену Руслан звал часто. Уходя к нему, Алена чувствовала на себе завистливый взгляд Насиры, но ей было все равно, что думала ее соседка. Ее звал он. Он был ласковым и нежным, и в такие моменты она особенно остро чувствовала свое счастье, совсем не так, как в той, другой жизни. С каждым разом он требовал от нее все большего, она с радостью выполняла все его даже самые экстравагантные желания. Может, раньше, в другой обстановке, в другой жизни, ее и смутило бы то, что считалось противоестественным, но теперь она все воспринимала с восторгом. Она не принадлежала себе, она была отдана ему - это единственное, что она помнила. Ей это нравилось, ей нравилось, что он подобным образом начал с ней экспериментировать и позволять себе то, чего не позволял раньше. И даже когда доходило до откровенного садизма с его стороны, она с радостью терпела, ведь она отдана ему и только ему. Бывали ночи, когда он отпускал ее почти на рассвете, перед утренним намазом, и Алене удавалось вздремнуть не более получаса. Но в утренний намаз к ней приходила та самая инфернальная сила, приносила эйфорию, вливалась в нее, как солнечный свет вливается в воду, делая ее прозрачной, и Алена с легкостью выдерживала всю тягость дня, все тренировки, без единого намека на усталость и утомление.

Однажды Алена с Насирой отправились на ручей полоскать выстиранное белье, они были дежурными по стирке. День был жаркий, несмотря на высокогорье, стоял терпкий запах сосен, в ущелье же царила приятная прохлада. Девушки уселись на камни, чтобы передохнуть. Насира первая завела разговор.

– Ты действительно ничего не знаешь про наших девочек или делаешь вид?

– А что я должна такое знать?

– Ну конечно, тобой только Султан пользуется.

Алене стало неприятно.

– Вообще-то он мой муж.

Насира рассмеялась.

– Да ладно тебе, муж. Здесь все братья и сестры. И если мужчина зовет, женщина не вправе отказываться. Конечно, по закону мужчина не зовет женщину, если она принадлежит другому. Поэтому ты ничего не знаешь до сих пор - ты принадлежишь Султану.

Насира встала и принялась полоскать белье, делая вид, что больше не намерена обсуждать эту тему.

– Подожди, продолжай, раз начала, - строго одернула ее Алена.

Насира опять уселась на камень и рассказала следующее: оказывается, девушек - всех до единой - используют инструкторы-арабы, охранники и приезжающие к Султану люди. Причем иногда одну девушку имеют сразу двое мужчин.

– Ну, ты понимаешь, как это?
– произнесла Насира.
– Просто некоторые так любят.

Октябрь 2004 года . Закончилось бабье лето, ушло последнее тепло. Как жаль - хорошего понемногу, думала Настя, убирая посуду после завтрака и поглядывая в окно, за которым вовсю хозяйничала осень. Ветер срывал пожелтевшие листья, остервенело кружил ими и бросал в лужи, в которых отражалось низкое свинцовое небо и несшиеся по нему обрывки серых косматых облаков. Дождь, ливший всю ночь, затих. По блестящим сталью рельсам красным ярким пятном прогремел очередной трамвай.