Ведь одно дело — захваты, осуществляемые непосредственно правительством, с нескончаемыми дебатами в парламенте и обсуждением бюджетных ассигнований. Простому налогоплательщику это казалось зачастую лишь казенной рутиной и не вызывало ничего, кроме скуки, а то еще и протеста, особенно в Великобритании, где в отношении общественности к властям всегда чувствовались скептицизм и недоверие.

Совсем другое, когда призыв исходит от мечтателя, романтика. Он открыл новое Эльдорадо и вдохновенно призывает соотечественников во имя величия своей родины, своей нации, на благо отсталых народов и всего дела цивилизации «освоить» новые земли. И кладет к ногам соотечественников несметные богатства этих краев — золото, алмазы…

Он, Родс, представал как бескорыстный радетель за дело Британии: для возвеличения ее славы работал и сражался в дебрях и пустынях дикой Африки, под палящим солнцем, подстерегаемый бесчисленными опасностями, не жалея здоровья и самой жизни. Они же, чиновники, покрываются жирком в своих роскошных и уютных лондонских кабинетах и думают больше о продвижении по службе и других корыстях.

Пожалуй, так уж напрямую все это высказывалось и не столь уж часто, но дух газетных и журнальных статей нередко был именно таким. И у правящих кругов Англии он не вызывал протеста. Наоборот, он поощрялся, потому что ореол, созданный вокруг Родса, способствовал в глазах обывателя облагораживанию самой колониальной политики.

Тут можно вспомнить, что когда-то, в конце первой половины прошлого века, французское правительство отправило в Северную Африку Дюма-отца. Своими путевыми заметками Дюма должен был разжечь у французов тягу к приобретению колоний. Так что еще тогда правящие круги европейских стран понимали, какую громадную услугу для утверждения идей колониализма может оказать популярный человек.

Родс, как, может быть, никто другой, воплотил в себе дух колониализма времен раздела мира. Его сознательная жизнь — с приезда в Африку в 1870-м до смерти в начале 1902-го — абсолютно совпадает с периодом этого дележа. И Родс всеми своими помыслами и действиями вписался в тот колониально-империалистический период. Идеи тогдашнего колониализма составляли весь смысл его существования, в них он фанатично верил. И его преступлениям находили оправдание как совершенным во имя идеи. Во всяком случае эти преступления вряд ли вызывали у тогдашнего европейского обывателя такое же чувство омерзения и брезгливости, как поступки немца Карла Петерса, настолько запятнавшего себя изнасилованием африканских женщин, что даже германский рейхстаг был вынужден обратить на это внимание. А ведь Петерс тоже претендовал на славу создателя колониальной империи.

Легенда о Родсе и после его смерти обрастала новыми чертами. Осуждение расизма мировым общественным мнением, постепенно усиливаясь, заставило последователей Родса все настойчивее приписывать ему девиз: «равные права для всех цивилизованных людей». Имя Родса все теснее связывалось и с именами путешественников и исследователей, снискавших себе уважение человечества, прежде всего с именем Ливингстона. В Северной Родезии был даже создан Институт Родса — Ливингстона.

Легенда о Сесиле Родсе распространилась так широко, что под ее гипноз подпал и Андре Моруа, издав в 1953 году восторженную книгу «Сесиль Родс». И автор нашумевшей в 1920-х годах книги «Закат Европы» немецкий философ Освальд Шпенглер — в своих пророчествах он даже увидел в Родсе знамение грядущего, хотя и отнюдь не радостного. В его схеме мировой истории Родс оказался где-то «посредине между Наполеоном и людьми насилия ближайшего столетия».

А Оливия Шрейнер, крупнейшая южноафриканская писательница? Благодаря Оливии Шрейнер в 1897 году мир увидел фотографию виселицы с повешенными африканцами и улыбающимися палачами — родсовскими «пионерами». Вряд ли кто-нибудь так яростно обличал Родса, как эта ничего не боявшаяся женщина.

Но кем он был для нее? Не авантюристом, не нуворишем. Нет, скорее Мефистофелем. Он ей казался великим даже в своих злодеяниях. Она писала: «Я поясню свой взгляд на Сесиля Родса следующей притчей: представьте себе, что он умер, и, конечно, черти явились, чтобы увлечь его в ад, которому он принадлежал по праву. Но оказалось, что он так велик, что не может пролезть ни в двери, ни в окна, и тогда пришлось поневоле взять его на небо».

Вести о Родсе да и отголоски легенды о нем, разумеется, донеслись до России. Это тем более интересно, что никак не упомянуто в зарубежных биографиях Родса. В России его имя известно было очень широко, во всяком случае на рубеже прошлого и нынешнего столетий, в годы англо-бурской войны. Тогда не выходило газеты без сообщений с Юга Африки, и редкое сообщение обходилось без упоминания Родса.

Осуждали его решительно все, хотя и очень по-разному. Социал-демократы — как империалиста. Многие из тех, кто стоял в стороне от политики, — просто за жестокость к слабым. А черносотенцы, враги английского «гнилого либерализма», — как представителя ненавистной Британии.

Но к осуждению примешивалось нередко такое же изумление, как у Марка Твена и Оливии Шрейнер.

«Никогда еще ни один человек не навлекал на себя столько проклятий и не возбуждал к себе такую ненависть у всех народов, как Сесиль Родс, но в то же время, никто, как прежде, так и теперь, после его смерти, не мог упрекнуть его в том, что он преследовал узкие своекорыстные цели… Потерпев неудачу, он не прятался за чужую спину и не прибегал ни к каким уверткам для своего оправдания, не взваливал вину и ответственность на других… Он действительно представлял гигантскую фигуру в прямом смысле этого слова. Из него можно сделать и героя и бандита, смотря по тому, с какой точки зрения взглянуть на него». Так писала известная журналистка и этнограф Э. К. Пименова в очерке «Сесиль Родс. Капский Наполеон», который она в начале нашего столетия публиковала не раз.

И Влас Дорошевич, еще более известный журналист, считал, что «весь патриотизм капитализма» нашел в Родсе «свое олицетворение», и посвятил ему очерк под похожим заголовком: «Наполеон нашего времени».

Вот донесение русского генерального консула в Лондоне о положении в Родезии, посланное в Петербург в 1899 году. Консул отмечал, с одной стороны, «несостоятельность» родсовских методов управления, а с другой — их «несомненно блестящие результаты». И перечислял: сооружение более трехсот миль железнодорожных путей и телеграфных линий, создание семи городов и т. д. [143]