Брейсер на мгновение почувствовал тошноту. Он тоже многое потерял: обе ноги, глаза и даже часть черепа; он умер, но его оживили и сказали, что смогут восстановить ему все на Земле. Но Роджер, или кто бы там ни был под именем “Роджер”, не имел этой возможности.

— “Когда меня вернули с того света, сэр, — продолжал Роджер, — я был всего лишь мозгом, плавающим в питательном растворе. Я не мог ни слышать, ни чувствовать, ни даже думать как следует. Об этом несложно говорить, гораздо сложней это понять. Так, вот, мне втолковали неким образом о том, что со мной случилось и о том, что собрать меня снова невозможно — как Шалтая–Болтая”.

“Вся королевская конница и вся королевская рать”, — процитировал Брейсер про себя, не позволяя своим мыслям выйти на такой уровень, чтобы они были услышаны Роджером. Раздавленный как яйцо, размазанный по палубе корабля. Есть ли вообще моральное право возвращать человека к жизни после такого? И все же Роджер был теперь жив и, в своем роде, даже счастлив. Возможно это было правильно.

— “От меня просто ничего не осталось, — звучал в его голове голос Роджера. — Если бы я захотел, они могли бы ну скажем, оставить меня в покое. То есть, либо дали мне возможность умереть, либо сделать из меня космический корабль. Они просто спросили меня, хочу ли я жить, адмирал. Они не просили от меня новой смерти. А от своих людей вы просите именно это”.

— “Я знаю”.

— “То же самое вы требуете и от себя, сэр, — Органический Компьютер корабля на мгновение сделал паузу. — Я доволен своей новой жизнью, сэр. Это может показаться странным, но все обстоит именно так. Я даже более счастлив, чем когда бы то ни было раньше. Вы не можете себе этого представить, но вас и нельзя назвать счастливым”.

— “Сейчас это не важно, Роджер”.

— “Тогда что же важно?”

— “Промежуточная Станция, — Брейсер сделал паузу. — Роджер, прежде всего я хотел спросить тебя вот о чем: как ты думаешь, я поступил правильно? Нам стоило остаться?”

— “Я уже говорил вам, сэр, что не могу решать за вас”.

— “Ради Бога, Роджер, я не прошу тебя брать на себя мою ответственность. Я просто прошу моральной поддержки”.

— “Я не могу дать вам ее, сэр”.

— “Почему?”

— “Просто не могу”.

— “Ты считаешь, что я поступил неправильно?”

— “Не знаю, сэр. Я не уверен. Я трезво оцениваю ваши шансы”.

— “И каковы же шансы?”

Роджер ответил волной эмоций, которые на лице человека изобразили бы горькую усмешку.

— “Я не могу оценить их точно, сэр. Хотелось бы. Но посмотрите. Во–первых, велики шансы, хоть я и не знаю насколько велики, что джиллы повторят атаку силами намного превосходящими наши. Во–вторых, шансы велики, и я опять же не знаю насколько они велики, что вернутся они в самое ближайшее время”.

— “Хорошо, продолжай”.

— “Ладно, если они вернутся, сэр, и если их силы будут превосходить наши, то они просто сметут нас, нас и Промежуточную Станцию заодно. Я не хочу погибать ни за что”.

— “Я тоже не хочу, но как ты можешь говорить, что мы погибнем ни за что?”

— “Тогда, за что же, сэр? В случае атаки, мы можем продлить жизнь Промежуточной лишь на несколько часов. Всего несколько часов и все! Несколько часов”.

— “Да, но…”

— “Что но, сэр?”

— “Возможно именно эти несколько часов и будут для Промежуточной крайне необходимы”.

— “Адмирал, шансы того, что мы окажемся полезными в чем-то для Промежуточной весьма и весьма незначительны”.

— “Ты вероятно прав, Роджер. Но мы не можем быть уверенными в этом до тех пор, пока это не произойдет?”

— “Полагаю, да, сэр”.

— “Оставайся со мной, Роджер, — резко оборвал его Брейсер. — Ты мне нужен”.

— “А я никуда и не собираюсь, сэр. Без вас, по крайней мере”.

Брейсер мысленно улыбнулся.

— “Спасибо, Роджер, спокойной ночи”.

— “Надеюсь, вы хорошо отдохнете, сэр”.

Брейсер хотел было принять таблетку снотворного, но передумал. Включив свои “глаза”, он осмотрел в темноте отсек.

Зоркие приборы различили очертания журнального столика, кресел и письменного стола, который он в действительности не мог использовать, шкафов и картин на стенах. Ничего. Ничего, что бы представляло хоть какую-нибудь важность, имело хоть какую-нибудь цену для него.

Это был просто отсек. Место. Нора и не более того. Комната не несла в себе ничего личного. Ничего, что бы могло указать на характер или природу проживающего в ней человека. Ни о чем нельзя было сказать “это мое”.

“А о какой личности я могу говорить сейчас? — спросил он себя. — Разве я имею личность? Разве я не квазиорганическая машина, как Роджер? Нечто, что лишь отчасти является человеком?”

“К черту! Хватит, Абсолом”.

Он снова отключил приборы своего зрения, погрузив свой мозг в кромешную тьму, и начал считать с нуля, в надежде, что это позволит ему уснуть.