Шрифт:
Изо всех сил ударяю ногой об лавку и не чувствую силы удара. Лавка стоит, как стояла. Но меня удар отрезвляет: на моем колене мощный синяк.
Ну и пусть.
8-17 июля
В следующие полторы недели тоска по Антону захватила меня без остатка. Пустая квартира, молчащий телефон и особенно одинокие ночи стали невыносимыми. Перед глазами стояла девица с запрокинутой головой и смеющийся Антон. Они смотрят друг на друга. Они обнимаются. Они целуются. Они идут. Стоят. Держатся за руки. Они…
Они повсюду. От них невозможно избавиться. Сплю – они со мной. Просыпаюсь – они здесь. Глаза открыты – они перед моим взором. Закрыты – тоже.
Всегда вместе. Всегда улыбаются.
И я схожу с ума от ревности.
Ничего не вижу и не слышу, только их. На работу хожу как автомат. Виктор вызывает меня в кабинет, что-то говорит, участливо заглядывает в глаза, даже пробует взять за руку… – еще не помню что.
У меня перед глазами просто картинки-картинки-картинки. Череда картинок сменяется, как в глупом мультфильме, и я не улавливаю сути происходящего.
Мне все равно, что на мне надето, что я ем и куда я бреду. Все в тумане. И он только сгущается.
Они, эта смеющаяся парочка, преследуют меня по дороге на работу, в офисе, по дороге домой. Они в моей ванной и в кровати.
Они заполонили все мое пространство.
Я их ненавижу.
И не могу избавиться – бессильна.
И больше не могу терпеть.
Суббота, 17 июля. После обеда
Звонок. Кира.
– Давай п-покурим?…
– Не курю. Ты же знаешь.
– Я не сигарету тебе предлагаю.
– Тем более. Не потребляю. Ведь знаешь…
– Значит, живая.
– Что?
– Живая.
– …?
– Отказываешься от травки. Сознание на месте.
– А…
– А то я начала за тебя волноваться.
– Не стоит.
Кладу трубку и озираюсь по сторонам. Вся комната усыпана бумагами. Исписанными, отпечатанными, изрисованными. Бумаги на столе и на полу. На моей кровати и на тумбочке. На стуле, подоконнике и в шкафу на полках.
На кухне полный бедлам. Галерея грязных чашек с засохшей чайной заваркой. Гора посуды в раковине – на тарелках уже зацвела плесень. Вонь из мусорного ведра. Все кастрюли грязные и в беспорядке толпятся на плите, кухонном и обеденном столах, табуретках. Грязные ложки и вилки разбросаны по всей кухне и даже торчат из самых батареи центрального отопления. И всю эту какофонию покрывают листы бумаги. Тысячи, миллионы исписанных и отпечатанных листов. Заляпанных жиром и кетчупом, усыпанных крошками и прижатые засохшими куриными костями – целое море листов.
Я подняла один из них и с удивлением читаю:
«Антон, любимый!
Ты меня бросил. Думаю – правильно сделал. Не знаю, как бы сама поступила. Ведь меня постоянно не было дома, не было в твоей жизни, да и моя собственная жизнь как-то приостановилась. Я совершенно запуталась и сама не знаю, чего хочу. А для тебя моя житейская путаница означает буквально следующее: «Жди меня вечно, ведь я не могу принять решение. Я запуталась. Я – трусиха. Останови, пожалуйста, свою жизнь ради меня, продолжай и дальше готовить и вести хозяйство и встречать меня под утро домой…». Как говорит Кира.
Я понимаю, что это – слишком большая жертва для любого человека. Тем более – для тебя… Ты заслуживаешь… (густо зачеркнуто) ».
На обороте – продолжение:
«…Пишу вовсе не для того, чтобы просить тебя вернуться. Нет. Хочу просто поблагодарить. Сказать спасибо за все то прекрасное, что между нами было, за все то, что ты нам подарил. И хочу попросить прощения за то, что не дала тебе столько, сколько ты заслуживаешь…
Я как-то буду жить дальше…
Все еще люблю тебя. И буду любить, наверное, вечно. Хочу, чтобы твоя жизнь сложилась так, как ты хочешь. С тем человеком ( зачеркнуто. Затем вписано: «девушкой», снова густо зачеркнуто и исправлено на «с крашеной девицей») , который (-ая) идеально тебе подходит…» .
Следующий обрывок бумаги гласит:
«Будь ты проклят, господи, Антон… Ты свалил как последний трус. Как мальчишка, которому стукнуло четыре, а не тридцать четыре.
Думаешь, твоя крашенная уродина лучше меня? Не смеши мои тапочки!.. По ее роже видно, что… (зачеркнуто. Далее неразборчиво несколько строк).
Затем продолжение:
«…Ну и катись ко всем чертям, ублюдок. Предатель!.. И больше не смей попадаться мне на глаза, паразит эдакий!.. Слышишь? Не смей! Не то…» (окончание совершенно неразборчиво. Все перечеркнуто).
На других листках читаю обрывки признаний в любви, раскаяния, обещаний, просьб образумиться и вернуться и медленно оседаю на стул.
Подо мной трещит мясная косточка. Крошки острыми шипами впиваются в зад – не черта себе как хлеб может засохнуть!
Я как будто вижу себя со стороны. Невроз, маразмы, бред. Запустение, вонь, пыль, грязь.
И это все – я.
Состояние отупения и безразличия. Бессмысленно ворошу листы.
Как из тумана проступают фразы из случайно поднятой бумаги. Когда я это родила?…