И вот я опять под твоими окнами. Ты живешь на Оболони, в спальном районе на берегу Днепра. Твои окна выходят на реку, киевские острова, марину с яхтами. Твоя квартира на пятнадцатом этаже, и из окон открывается потрясающая панорама. Ты много раз говорил мне, что закаты в твоей кухне – это самое живописное, что ты видел в жизни и что вообще создала природа. У тебя миллионы фотографий пылающего вечернего неба, с яркими красками осени и буйством летней киевской зелени. Мне больше всего нравились те, где мачты Московского моста на горизонте распарывают пространство реки, неба и островов.

Я снова, уже в который раз за последний месяц, сижу на лавочке чуть поодаль твоего подъезда. Мне кажется, что у меня даже дыхание и пульс замедлились, и если сейчас закрыть глаза, то я впаду в летаргию, как индийские йоги, способные останавливать свою жизнь на годы. Я тебя жду.

Твой двор довольно людный – дети играют на площадке, рестораны на променаде заполнены и отовсюду слышатся смех и возгласы. Людно и на набережной. Здесь играют в баскетбол, купаются, загорают на вечернем солнце. В парке, чуть ближе к реке, жарится шашлык, и до меня доносится запах ароматного дымка. Расслабленный летний вечер течет своим чередом. Замерла только я.

Вдруг ты сегодня наконец появишься? У меня колотится сердце только от одной мысли, что я могу тебя увидеть. И если все-таки подойти, что я скажу?… Что хочу все вернуть назад?… Что сожалею о том, что чем-то досадила тебе?… Что меня поедает невыносимая боль и все, о чем (и о ком) я могу думать, это только о тебе?… Я ненавижу боль – ни физическую, ни моральную. Готова сделать все, лишь бы она утихла. Ну, или почти все – не знаю, как далеко готова зайти в своем унижении.

Всматриваюсь в конец улицы, откуда ты должен появиться, и вспоминаю. Воспоминания – это все, что сейчас у меня есть. Я не могу от них избавиться, не могу перестать думать о нас, не могу остановить эту боль.

Помню, как ты смешно меня передразнивал. Любил сгрести в охапку и трясти, шепча всякие глупости – нежность у тебя своеобразна. Порой я в твоих руках чувствовала тебя котенком, которого в приступе ласки ты был готов задушить. В тебе много физической силы, и я вдвое меньше, поэтому, когда мы по воскресенья в шутку боролись подушками, я летала по кровати как акробат – с такой легкостью ты меня подбрасывал и крутил всякие па…

Бывало, мы с тобой ссорились. Это случалось нечасто, но почти всегда очень бурно. Помнишь, как, сцепившись из-за ерунды, разругались прямо по-итальянски? Ну, когда я швырнула в тебя кастрюлю с курицей и тушеные крылышки и ножки разлетелись по кухне, а одна даже приземлилась у тебя на макушке? Вот смеху-то было потом, помнишь?… Ты в ответ не растерялся: схватил другую кастрюлю со стола, открыл крышку и устроил контратаку овсяной кашей. В результате того «обстрела» каша скапывала с потолка, моей головы, со стен и люстры.

А потом мы хохотали до слез. А еще чуть позже – сцепились в объятиях так, что никакая сила на всем свете не могла бы нас разнять.

Я даже не подозревала, насколько с тобой была счастлива.

Увы, до меня это доходит только сейчас.

Ну а ты?… Что ты чувствовал? О чем думал? Оказывается, я и не знаю-то толком… Как и то, что же все-таки случилось потом и почему ты так резко исчез. Зачем? Куда? Считаю дни и жду, когда ты объявишься. Ведь когда-то же ты все-таки объявишься?… И соизволишь наконец объясниться! Или все так по-идиотски и закончится?…

Признаюсь, я не знаю, что с тобой сделаю, когда увижу. Обниму и уткнусь носом в шею, туда, где пульсирует вена. Или разревусь. Или разозлюсь. Или начну кричать. А потом ударю. Залеплю смачную пощечину – от души, чтобы ты ощутил, какую я пережила адскую невыносимую боль. Да, пощечину ты заслужил. Даже не пощечину, а хорошенькую оплеуху, чтобы мало не показалось!.. Чтобы выместить на тебе всю боль. Чтобы больше не было соблазна меня бросать, да еще и вот так, по-дурацки! Ты даже не представляешь, с каким упоением я буду кусаться и царапаться, колотить тебя – ты это заслужил! Если бы я могла, сгребла бы тебя и бросила со всей дури, да так, чтобы и тебе стало больно. Чтобы дурь эту самую из тебя выгнать, сволочь!.. Вот ведь надумал меня бросить, подлец!. Да еще и втихую. Что, небось, поджилки трясутся от страха посмотреть мне в глаза?

Да я не знаю, что с тобой сделаю, когда ты наконец придешь поговорить. Только попробуй объявиться! Я тебя прибью, гада. Я ненавижу тебя, ненавижу!..

В этот самый момент из-за угла выходит Антон. Под руку с густо накрашенной девицей модельной внешности. Он улыбается, она громко хохочет, запрокидывая голову назад. Оступается на своих длинных ногах и чуть не падает. Антон ее подхватывает и ставит на ноги. Она припадает на него и опирается о его руку.

Мой гнев застывает. Я больше не могу ни думать, ни говорить, ни двигаться. Я больше ничего не могу, только смотрю на эту парочку, как истукан.

Мне кажется, что я умерла.

Когда за ними закрывается дверь подъезда, я без сил валюсь на ближайшую лавку. Слезы льются из глаз сами собой.

Слава богу, они меня не заметили.

Нет, черт возьми, не слава богу!.. Лучше бы Антон меня заметил!.. Подошел и сказал, что я все не так поняла и что это ошибка.

Но дверь за ними захлопнулась, а через несколько минут дернулась занавеска на кухне и приоткрылось окно.

Я хватаю первое, что попадается мне под руку, и швыряю в это ненавистное окно. Черт, пятнадцатый этаж – не добросишь!