– Аминь! – добавляет Кира, копируя мой пафосно-мрачный тон.

Мы хохочем. У меня это впервые за много дней.

Прежде я хоть и редко ложилась спать одновременно с Антоном, так как в это время чаще всего пропадала на работе, однако мне всегда нравилось прижиматься к нему под утро, вдыхать такой родной и сонный запах, ерошить разметавшиеся волосы… Когда мы были вместе, Антон всегда спал очень широко – разбрасывал руки и ноги почти по всей кровати, мне отводилась одна пятая пространства у стенки. Часто я не могла толком выспаться, однако же сейчас развалившегося Антона мне остро не хватает. Теперь я не могу уснуть из-за того, что на кровати слишком много места.

Помню, как перед отъездом из Италии в аэропорту, когда я в ожидании рейса бродила по магазинам дьюти-фри, замечтавшись, машинально купила Антону презент. Опомнилась лишь тогда, когда за выбранную рубашку уже расплачивалась на кассе. Теперь эта рубашка, которую я побрызгала парфюмом Антона (чтобы сохранить этот парфюм, мне пришлось вытащить его из мусорного ведра, куда его Антон, по-видимому, выбросил перед отъездом) всегда лежала со мной рядом.

Не знаю, то ли регулярная качалка стала помогать, то ли острая боль уже высосала из меня те соки, которые хотела, но я стала ощущать, что думаю об Антоне и накрашенной девице немного спокойнее. «Боль перешла в хроническую фазу», – изрекла Кира, пытаясь шутить.

Может быть.

Я – странное существо. Меня всегда не устраивает то, что у меня есть, и всегда чего-то не хватает. В детстве мне казалось, что, когда закончу школу, сразу стану счастливой. В юности думалось, что, как только займу должность повыше, сразу все наладится. Затем мечтала, как будет свое рекламное агентство – и моя жизнь изменится. А потом… Появился Антон, и я просто запуталась. Я воспринимала Антона как что-то обыденное, как часть жизни, которая будет у меня всегда и которую никто у меня никогда не отнимет. И тоже верила, что когда-нибудь мы с ним обязательно заживем так, как того хотим. А теперь я вдруг отчетливо поняла: именно тогда – в эти вечера, которых у нас было в общем-то немного, в эти пару отпусков, которые мы провели вместе, в те редкие мгновения, когда мы дурачились и смеялись и даже когда ссорились и что-то выясняли или Антон бурчал на меня из-за моей работы, – я и была по-настоящему счастлива. Рядом с ним. Да и ненавистные когда-то школьные годы теперь казались мне прекрасными. Как и юношеские мечты стать очень востребованным дорогим специалистом – тоже. Получается, что мое счастье – всегда бывает лишь в прошлом. А в настоящем, когда я проживаю момент, я почему-то его никогда не чувствую.

Антона нет рядом, и я чувствую себя паршиво. Какой-то мелкой, незаметной и покинутой. Плюс только лишь в том, что я опять пишу, как в юности. Только сейчас – безостановочно и беспорядочно. По всей моей квартире валяются исписанные или распечатанные листки, и нет сил собрать их воедино в цельный текст. Нет сил даже просто поднять их с пола. Я могу писать по десять часов кряду, особенно в выходные, – не отрываясь и не вставая из-за стола. А потом, измученная этой писаниной, еще долго не могу уснуть, ведь разгоряченный мозг и дальше продолжает рождать образы и подбирать метафоры. У меня до сих пор мешки и синяки под глазами, я все еще не могу набрать вес, и вещи на мне болтаются, но не могу есть и спать часто тоже. Думаю об Антоне и пишу. Потом выбрасываю то, что написала. А потом судорожно вытаскиваю листы бумаги из помойного ведра, но они так и остаются лежать на полу, пока постепенно не растаскиваются по всей квартире. Я не могу заставить себя ни собрать их, ни выбросить. И не могу отказаться от писания.

– За последние три недели, с тех пор как мы вернулись из Италии, ты не сказала мне ни слова. Что происходит? Ты в порядке?

Я закусываю губу и таращу на Виктора глаза – не знаю, что сказать, как реагировать.

– Вроде да… Нормально. А что?

– Ничего особенного, просто я волнуюсь. Ты очень осунулась. Выглядишь уставшей. Ты нездорова?

– Нет-нет, все окей. Спасибо.

– Тогда что?

– Личная драма.

Теперь молчит Виктор. Ворот его рубашки расстегнут, тогда как обычно затянут галстуком, он смотрит куда-то вниз, очки на столе, руки теребят карандаш.

– Но ты будешь в порядке?

– Конечно.

На самом деле я не знаю. Так худо, как в последние недели, мне давненько не было. Флоренция, вечернее кафе, наш ночной мост (и… мы… вроде целовались?…) кажутся мне такими далекими. Будто сто лет прошло.

Наконец Виктор решается, как мне показалось, на свой важный вопрос – щеки его запылали.

– Я тебя ничем не обидел?

– Нет, ну что ты, напротив. Сейчас вспоминаю Флоренцию с теплотой. Понте Веккьо…

– Я вижу, что ты меня избегаешь.

Я поспешно качаю головой, но в глаза Виктору посмотреть не могу. Тем самым выдаю себя с потрохами – ложь не удалась. Я действительно его избегаю. Сейчас стою здесь, потому что Дарья, выходя из его кабинета, прошипела мне в лицо, что Виктор собирается со мной серьезно поговорить. Почти сразу же на моем рабочем столе зазвонил телефон. Это и был босс.

– Ну, может быть, совсем немного…

– Почему?

– У меня сейчас непростая ситуация… И мне надо разобраться в себе. Поэтому я избегаю… Всех. Избегаю всех.

– Может, пообедаем вместе? Мне надо тебе кое-что сказать…

Я молчу.

– Пожалуйста, – вдруг добавляет Виктор просяще. Сейчас он не в роли босса, и, не знаю почему, меня это подкупает.

– Ладно.

– Тогда в час на парковке около моей машины?

– Ладно.

– Я ни с кем никогда так не разговаривал, как с тобой тогда, на мосту, – говорит Виктор после того, как мы обменялись банальными, ничего не значащими фразами. Мы сидим в кафе и ждем заказ.

Я киваю и пытаюсь улыбнуться.

Теперь у меня нет сомнений: мы целовались. Интересно, Виктор вспоминает об этом? И каково ему?…

Мне – неловко. Это было лишнее, хотя о том, что впоследствии буду жалеть, я знала. Но тот наш разговор, о котором сейчас говорит Виктор, – зацепил. Помню, в самолете я даже записала его на клочок бумаги, чтобы не пропал. (Прости, Виктор, ценнейший литературный материал, от которого невозможно отказаться!)

Сейчас здесь, в кафе, я совершенно не чувствую себя так непринужденно, как во Флоренции. А вина заказать неудобно – передо мной босс и сейчас разгар рабочего дня. И то, что Виктор – босс, а не парень из соседнего кафе, с которым можно флиртовать (или послать), я отчетливо ощущаю.

– Может, вина? – прочел мои мысли Виктор.

– Нет, спасибо, – снова вру я. – Не могу. Я на работе.

– Я тоже, – и взмах рукой официанту: – Принесите нам бокал каберне и одну текилу.

У меня дежавю: я вдруг вспоминаю свой первый рабочий день с Антоном и наш первый с ним совместный обед. Три года назад.

Антон…

Зачем только я согласилась на это дурацкое предложение Виктора?…

– Тебе бывает одиноко? Знаешь, когда вечерами сидишь дома и одиночество так раздирает, что выть хочется.

Я поперхнулась. Виктор попал в точку – ненавижу вечера. Но чужой исповеди сейчас не выдержу.

Я торопливо отпиваю вино из бокала и невольно отшатываюсь назад.

– Ты и не один, вроде бы в соседней комнате или кухне кто-то шуршит, но человек этот тебе совершенно чужой. У вас уже давно нет ни общих тем для разговора, ни общих интересов, ни мечтаний, ни планов – ничего. Вас ничего не связывает, – печально говорит Виктор и смотрит на меня. – Бывает?

Я словно загипнотизирована его долгим немигающим взглядом.

– Не помню. У меня сейчас по-другому. Одиноко – да. Но потому что рядом нет того, кого хочу…

– Хорошо, что ты его хочешь. Это дает надежду, – говорит Виктор. – Это помогает тебе смотреть в будущее. Хуже, когда одиноко вдвоем – это самая неестественная и болезненная форма одиночества. Смотришь на того, кто рядом, и думаешь: кто это? Кто это сидит со мной рядом? Чего-то хочет, что-то спрашивает, о чем-то говорит… Господи, где были мои глаза раньше? О чем я думал, когда знакомились и все только начиналось? Был ли я круглым идиотом, не замечая, что партнер мне совершенно не подходит? Или был дураком, закрывая глаза потом, когда тот останавливался, а то и шел в другую – противоположную от тебя – сторону? Как прошляпил момент, как не учуял, что расходимся, как в море корабли, отплываем друг от друга все дальше и дальше? А потом чувствуешь бессилие. Вроде бьешься, бьешься за двоих, стараешься расшевелить, задраить пробоину, но ничего не получается. Не надо это ей совершенно… – Виктор явно снова говорит о Дарье. – Да и мне самому – тоже, честно говоря. У нее уже свои планы. Своя жизнь. Мы – чужие, и чем дальше, тем больше. Лодка идет ко дну – все быстрее и быстрее. И ее не остановить… Это – самое страшное, как по мне… В этом нет надежды. Только горечь сожаления. Потраченное время…

Виктор пустился в философствования. Я поняла, что нужна ему как уши и немного расслабилась. Ему (слава богу) неинтересно, что со мной, и в душу ко мне он лезть не собирается – больше хочет выговориться сам.

– Я много думал, отчего так происходит?… Отчего уходит то, что когда-то нас связывало?… Куда оно девается? Скука ли это? Друзья мне советуют поступать так, как делают сами: активно знакомиться, дескать, пора встряхнуться – новые женщины, новые эмоции. Не знаю. Ты не подумай, я не ханжа, каждая новая женщина – это действительно новые эмоции, но… вот только со временем они все равно притупляются. И все равно не с кем поговорить. Я в клубах пью, снимаю девиц, у нас экспресс-секс и… пустота. Пусто и одиноко. И кольцо только все больше сжимается. Понимаешь, о чем я?…

– Кажется, да.

– Попадаются и неплохие девушки – я же вижу. Только сил на них нет. Ни сил, ни желания. Обязательства там всякие сейчас не для меня. Тем более что формально я и несвободен. Пока.

– В Италии, помню, ты что-то говорил о скуке. Скуке и бессмыслице. И о том, что, когда достигаешь какой-то цели, чувствуешь пустоту… Может, сейчас у тебя как раз такой период? То есть цель (или проект) под названием «Дарья» завершился, поэтому пусто и скучно? И нужен новый проект-цель?…

Виктор смотрит на меня с любопытством и интересом. Замечаю, как жесты его становятся более спокойными. Его тело расслабляется. Он откидывается на стуле. В нем произошли явные перемены.

– Не знаю, возможно. Что-то в этом есть. Ведь с такой позиции я это никогда не оценивал…

– А новый проект – это вполне может быть снова ночные клубы и загулы, как когда-то, в молодости… Наиграешься, возьмешься за следующий новый проект: Новая Женщина в Моей Жизни. Ты сам говорил, что свои цели мы вольны сами менять и устанавливать…

Я не знаю, что несу. Слова льются сами собой, как будто и не я их говорю. Но мне самой вдруг становится легче. Ведь все то, что я говорю Виктору, могу сказать и себе. Сейчас мой проект – страдать по Антону, позже, возможно, все наладится. Во всяком случае, в это хочется верить.

У меня звонит телефон, и этот звонок возвращает нас в реальность. Пора возвращаться в офис.

Но с этого дня я заметила: Виктор стал смотреть на меня по-особенному. Даже не смотреть, нет. Мы могли не встречаться глазами, но я всегда ощущала, что значу для него больше, чем остальные сотрудники агентства. Он еще много раз звал пообедать вместе, несколько раз я слышала от него подобие комплиментов, когда заходила в его кабинет; завидя меня, он характерным жестом, почти как девушка, лохматил свои волосы и весь подбирался; несколько раз угощал сотрудников конфетами или яблоками («Что это с нашим Виктором?» – «Понятия не имею. Может, влюбился?» – «Может. Или Дарья рога наставила и он почувствовал свободу?»), а протягивая угощение мне (в последнюю очередь), смотрел долгим взглядом и старался шутить (не на рабочие темы).

Дарья в такие моменты всегда ерзала на стуле. И совсем перестала со мной общаться – полностью игнорировала («Дарья, здесь клиент хочет…» – «…»; «Тебя Виктор зовет» – «…»; «Ты не видела, курьерскую почту сегодня уже приносили?» – «…»).

Каменное лицо Дарьи неизменно вызывало у меня ощущение превосходства и странного злорадства – она мне не нравилась еще больше, чем обычно. Но в целом я старалась держаться отстраненно, всем своим видом показывая: мол, я здесь ни при чем. Хотя ощутила над директором невольную власть. Не скажу, что меня это радовало, нет. Лишь немного отвлекало от мыслей об Антоне и помогало чувствовать: а я ведь вовсе и не барахло. Хоть ты, Антон, и пренебрег мною.