«Но родъ человческій прекратится». На это я могу сказать только то, съ чмъ, я думаю, согласится всякій, — что я несомннно чувствую, что содйствіе продолженію рода человческаго никакъ не лежитъ въ моихъ обязанностяхъ. Что родъ человческій прекратится отъ того, что люди сдлаются чистыми и святыми, ничего нтъ страшнаго. По ученію церкви мы признаемъ, что жизнь рода человческаго прекратится, по ученію науки, указывающей на то, что ужъ начинаетъ обмерзать съ краевъ (на полюсахъ) нашъ земной шаръ, и что скоро онъ весь замерзнетъ, и жизнь прекратится. И мы не протестуемъ и не боимся. Отчего же мы такъ пугаемся того, что жизнь прекратится отъ того, что люди сдлаются святыми? При томъ же если ужъ говорить, о чемъ не слдуетъ говорить, то и другое можетъ случиться въ одно и тоже время.

Л. Т.6 Д[екабря].

* [ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ «ПОСЛЕСЛОВИЯ К«КРЕЙЦЕРОВОЙ СОНАТЕ».]

— Читали вы послднюю повсть Толстаго?

— Нтъ, а что?

— Да ужъ до того дописался, что проповдуетъ безбрачіе, прекращеніе рода человческаго.

— Да, мистицизмъ до добра не доведетъ. И какая это жалость, что наши русскіе писатели такъ скоро повреждаются въ разсудк. Отчего бы это? — и т. д.

Вотъ т сужденія, которыя въ большинств случаевъ среди самыхъ влiятельныхъ судей вызоветъ мой разсказъ. И мн жалко, что это такъ будетъ. Мн бы хотлось, чтобы читатели, особенно молодые, безъ закоренлыхъ привычекъ и предвзятыхъ мыслей, оправдывающихъ эти привычки, вдумались бы въ то, что сказано въ этомъ разсказ, а вдумавшись и придя къ тмъ же мыслямъ, къ которымъ я пришелъ, сообразно этимъ мыслямъ измнили бы и повели бы свою жизнь. Такъ я писалъ прежде еще, чмъ разсказъ этотъ сталъ извстенъ и появились о немъ сужденія. Появившіяся о немъ сужденія и мннія и недоумнія, выражаемыя въ письмахъ, которыя я получаю о предмет этаго разсказа, и самое запрещеніе для печати этаго разсказа подтвердило и превзошло мои ожиданія. Сужденія слышатся самыя для меня неожиданныя о смысл и значеніи этого разсказа. Говорится о цинизм, неприличіи, о пессимизм, мрачности этого разсказа, говорится о какой то художественности изложенія, о великомъ мастерств и нелпости автора, о проповди самоубiйства, объ униженіи женщины, о томъ, что герой разсказа психопатъ, объ отрицаніи семьи и брака и еще о многомъ другомъ, но только не о томъ, что составляетъ существенное содержаніе и необходимый выводъ изъ этого разсказа.

<Передъ Богомъ говорю, что мн нисколько не обидно это, но мн жалко, что такъ говорятъ и будутъ говорить, не для себя, а для тхъ людей, въ особенности молодыхъ, которые, сбитые такимъ сужденіемъ людей, мнніе которыхъ они привыкли уважать, не прочтутъ или, что хуже, прочтя, не поймутъ того, что тяжелыми страданіями выжито мною и съ болью сердца сознано и высказано не для потхи, но на пользу людямъ, идущимъ по той же гибельной дорог, по которой и я шелъ въ моей жизни.

Такое сужденіе о томъ, что Толстой сумасшедшій или мистикъ, вдь собственно не сужденіе, а только уловка для того, чтобы избавить себя отъ необходимости обсудить тотъ вопросъ, [172]о которомъ говорится, а обсудивъ его, неизбжно придти къ осужденію себя и своей жизни.

Дло вдь не въ томъ, сумашедшій или мистикъ Толстой, а въ томъ, справедливо ли то, что онъ говоритъ. Для того чтобы было ясно и опредленно то именно, что говорится въ этомъ разсказ, чтобы нельзя было неправильно перетолковать того, что говорится, преувеличить и сказать, что это невозможно, и пропустить то, что сказано, и сказать, что это и не высказано, для этого то я и пишу это кажущееся для понимающихъ столь ненужнымъ послсловіе.

Основныя мысли и выводы, вытекающіе изъ этихъ мыслей, высказанные въ этомъ разсказ, слдующіе.

Мн кажется, что никогда нигд люди не жили въ такомъ вопіющемъ не только разлад, но и противорчіи между сознаваемою мыслью, выраженной словомъ, и дломъ, практикой жизни, въ [какомъ] живутъ образованные люди христіаискихъ народовъ нашего времени. Если бы разумное существо, не знающее нашей жизни, узнало бы т только принципы нетолько религіозно-христіанскіе, но и самые умренные, не признающія обязательность христіанства свтскія ученія нравственности, узнало бы только т принципы гуманности и либеральности, обязательность которыхъ такъ всеобще признается общественнымъ мнніемъ, какое бы это разумное существо составило себ мнніе о нашей жизни? Какъ бы много уступокъ не длало это существо невозможности осуществленія всего того, къ чему стремятся люди, оно всетаки никакъ не могло бы себ представить того, что есть, <т. е. того, что люди, исповдующіе принципы равенства, братства, свободы и въ основ всего принципъ любви, въ дйствительности стремятся только къ тому, чтобы каждому превзойти другихъ и выдлить себя изъ другихъ, вмсто братства — только къ тому, чтобы всхъ остальныхъ людей сдлать своими рабами.> Разумное существо, увидавъ потомъ дйствительность, т. е. одну часть этихъ людей, которыхъ онъ увидалъ, обреченныхъ поколніями съ женами и дтьми на нелпый, нужный только для прихоти другихъ людей, убивающій тло и душу трудъ на заводахъ и фабрикахъ, другую часть воспитываемые на убійство другъ друга и третью часть пользующіеся этимъ рабствомъ угнетенныхъ и вырывающіе другъ у друга выгоды этаго угнетенія, увидавъ все это, разумное существо никакъ не могло бы поврить, что это т самые люди, которые исповдуютъ принципы равенства, братства, свободы и любви.>

Разладъ и противорчіе между выражаемымъ словомъ сознаніемъ людей нашего времени и дйствительностью ужасны во всхъ проявленіяхъ жизни, но ни въ одномъ это противорчіе не выступаетъ такъ ярко, какъ въ отношеніяхъ половъ. Противорчіе это особенно поразительно потому, что во всхъ другихъ отношеніяхъ человкъ можетъ сослаться на невозможность измнить своими силами того зла, которое онъ сознаетъ, но которому все таки долженъ подчиняться; въ дл же полового общенія этой отговорки нтъ: для каждого человка в этомъ отношеніи нтъ никакихъ препятствій для осуществленія въ жизни того, что онъ исповдуетъ. А между тмъ въ этомъ отношеніи противорчіе между сознаніемъ людей и ихъ дятельностью [173]точно никакъ не меньше, если не больше, чмъ въ отношеніяхъ экономическихъ и другихъ. Ничто лучше этого не показываетъ тщету отговорокъ людей, когда они, оправдываясь въ противорчіи своего сознанія съ жизнью, утверждаютъ, что уничтоженіе этихъ противорчій не отъ нихъ зависитъ; но не въ этомъ дло теперь. Дло въ томъ противорчіи, на которое я хотлъ указать въ своемъ разсказ.

Противорчіе это ужасно. Стоитъ послушать или почитать то, что говорится представителями образованныхъ сословій о святости семейной жизни и родительскихъ чувствахъ, о христіанскомъ или гуманномъ равенств людей, о жестокости и развратности прежнихъ поколній и о равенств женщинъ и мущинъ, и взглянуть на семейную жизнь людей отъ высшихъ сословій до низшихъ, на измны другъ другу супруговъ, на безпрестанные легальные и нелегальные разводы, на входящее все боле и боле въ обыкновеніе употребленіе средствъ для предотвращенія дторожденія, на увеличивающееся количество незаконныхъ рожденій и отдаваніе дтей въ воспитательные дома, на процвтающій порокъ онанизма, развратнаго общенія мущинъ съ мущинами и женщинъ съ женщинами, на существованіе миліоновъ, да, милліоновъ проститутокъ въ большихъ городахъ Европы, [174]чтобы ужаснуться той степени лжи, которую въ состояніи переносить человчество.

Причина этого страшного противорчія между словомъ и дломъ одна — слдующая: та, что люди освободили себя отъ того древняго закона, который опредлялъ половыя отношенія, и не признали новаго. Бываютъ такіе періоды въ возраст отдльныхъ людей и въ возраст человчества: отъ однаго берега отстали, къ другому не пристали. <Причина этаго страшнаго разлада между словомъ и дломъ — это освобожденіе себя отъ языческаго закона, дохристіанскаго, еврейскаго, повтореннаго магомет[анами], и непониманіе, несознаніе закона христіанскаго.> Языческая, будійская, еврейская, магометанская семья, которая есть только повтореніе, несравненно <въ общемъ> нравственне, чмъ христіанская. — Отъ чего бы это? А отъ того, что языческіе, нехристіанскіе народы держатся своего закона, считаютъ его обязательнымъ, христіанскіе же народы, не ясно сознавъ свой законъ, непонимая его даже или понимая превратно, <какъ его перетолковывали его лжетолкователи>, <не вря въ него>, не имютъ въ этомъ отношеніи никакого закона.