Миледи, мягко перебивает Анну сестра, вам нельзя расстраиваться.

– Я не расстроена. – Рука Анны лежит на животе. – Эти люди желают моей смерти, – добавляет она тихо.

Дни коротки и сумрачны, настроение Генриха им под стать. Шапюи вертится и гримасничает перед королем, словно приглашает Генриха на танец.

– Я с недоумением прочел умозаключения доктора Кранмера…

– Моего архиепископа, – недовольно перебивает король: обошедшаяся недешево церемония все-таки состоялась.

– …относительно королевы Екатерины…

– Вы о супруге моего покойного брата, принцессе Уэльской?

– …ибо вашему величеству известно, что диспенсация узаконила ваш брак, безотносительно того, был ли осуществлен предыдущий.

– Я не желаю больше слышать слово «диспенсация», – говорит Генрих. – Не желаю слышать из ваших уст упоминания о моем так называемом браке. У папы нет власти узаконить кровосмешение. Я такой же муж Екатерине, как и вы.

Шапюи кланяется.

– Будь наш брак законен, – Генрих готов сорваться, – разве Господь покарал бы меня, лишив наследников!

– Мы не можем знать наверняка, что достойная Екатерина уже не способна иметь детей.

На губах посла играет ехидная ухмылка.

– Как вы думаете, зачем я все это предпринял? – настойчиво требует король. – Считаете, мною движет похоть? Вы вправду так считаете?

Зачем я уморил кардинала? Разделил страну? Расколол церковь?

– Это было бы сумасбродство, – бормочет Шапюи.

– Однако вы думаете именно так. Так говорите императору. Вы ошибаетесь. Я служу своей стране, сэр, и если ныне вступаю в брак, благословленный Господом, то для того лишь, чтобы жена родила мне законного наследника.

– Нельзя поручиться, что у вашего величества родится сын. Или хотя бы живой младенец.

– А почему бы нет? – Генрих багровеет, вскакивает на ноги, слезы брызжут из глаз. – Чем я отличаюсь от других мужчин? Чем? Скажите, чем?

Императорский посол – настоящий охотничий терьер, маленький, но упорный, однако даже он понимает: если ты довел государя до слез, надо сдавать назад. Пытаясь загладить оплошность – расшаркиваясь, заученно унижаясь, – Шапюи замечает:

– Благополучие страны и благополучие Тюдоров – не одно и то же, не так ли?

– В таком случае кого вы прочите на трон? Куртенэ? Или Пола?

– Особы королевской крови не заслуживают такого презрительного тона. – Шапюи трясет рукавами. – По крайней мере, теперь я официально уведомлен о положении леди, тогда как раньше мог только догадываться о нем по ее безрассудным выходкам, коим был свидетелем… Вы понимаете, Кремюэль, сколько поставили на тело одной-единственной женщины? Будем надеяться, с нею не случится ничего дурного.

Кромвель берет посла под руку, разворачивает лицом к себе.

– О чем вы?

– Будьте любезны, не трогайте мой рукав. Благодарю. Скоро вы опуститесь до драки, что меня не удивляет, учитывая ваше происхождение. – Посол хорохорится, но за бравадой – страх. – Оглянитесь вокруг! Своей непомерной гордыней и самонадеянностью она оскорбляет вашу знать. Даже собственный дядя не выносит ее выходок. Старые друзья короля ищут предлоги, чтобы держаться подальше от двора.

– Подождите коронации, вот увидите, они мигом сбегутся обратно.

Двенадцатого апреля, на Пасху, Анна вместе с королем присутствует на торжественной мессе, где молятся за королеву Англии. Его билль прошел лишь накануне; Кромвель ожидает скромной награды, и, перед тем как королевская чета отправится разговляться, Генрих жалует ему пост канцлера казначейства, который занимал покойный лорд Бернерс.

– Бернерс желал, чтобы он достался вам, – улыбается Генрих. Король любит делать подарки, по-детски предвкушая радость того, кого облагодетельствовал.

Во время мессы мысли Кромвеля далеко. Что ждет его дома: шумные гуси, уличные драки, младенцы, оставленные у церковных дверей, буйные подмастерья, которых придется учить уму-разуму? Интересно, Алиса и Джо покрасили яйца? Девочки выросли, но с удовольствием пользуются детскими привилегиями, пока их не сменит другое поколение. Пора искать им достойных мужей. Энн, если б не умерла, уже вышла бы за Рейфа, сердце которого до сих пор свободно. Он думает о Хелен Барр; как легко ей дается грамота, как быстро она стала незаменимой в Остин-Фрайарз. Теперь он уверен, что ее муж не вернется, нужно сказать ей об этом, сказать, что отныне она свободна. Она добродетельна и не выкажет своей радости, но разве не облегчение узнать, что ты больше не принадлежишь такому человеку?

Пока идет служба, Генрих не умолкает ни на минуту; шелестит бумагами, передает их советникам. Лишь во время освящения Святых Даров король опускается на колени в приступе благочестия: происходит чудо, облатка становится Господом. После слов священника: «Ite, missa est» [76] , Генрих шепотом велит Кромвелю следовать за собой, одному.

Однако сначала придворные должны выразить почтение Анне. Фрейлины отступают назад, оставляя ее в одиночестве на залитом солнечным светом пятачке. Он разглядывает их, джентльменов и советников; праздник, собрались старые друзья Генриха. Вот сэр Николас Кэрью – его поклон новой королеве безупречен, но уголки губ кривятся. Сделайте лицо, Николас Кэрью, ваше породистое знатное лицо. В ушах голос Анны: вот мои враги; он добавляет в список Кэрью.