– Цицерон был римлянином.

– Полководцем?

– Нет, войну он оставлял другим. Как я, к примеру, могу оставить ее Норфолку.

– А, Норферк. – Кристоф изобрел собственный способ именовать герцога. – Тот, кто мочится на вашу тень.

– Господи, Кристоф! Правильно – плюет на чью-то тень.

– Но мы ведь о Норферке говорим. А что Цицерон?

– Мы, законники, стараемся запомнить все его речи. Если б сегодня у кого-нибудь было столько мудрости, сколько у Цицерона, он был бы…

Кем, интересно?

– …он был бы на стороне короля.

Кристоф не впечатлен.

– А Пол – полководец?

– Священник, хотя не совсем… Он занимает церковные должности, но в сан не посвящен.

– Почему?

– Чтобы иметь возможность жениться. Опасным его делает кровь. Видишь ли, Пол – Плантагенет. Его братья здесь, под присмотром, а Реджинальд за границей, и мы боимся, что он вместе с императором замышляет заговор.

– Пошлите кого-нибудь его убить. Хотите, я съезжу?

– Нет, Кристоф, кто тогда будет защищать от дождя мои шляпы?

– Как хотите. – Кристоф пожимает плечами. – Но я с удовольствием убью этого Пола, только скажите.

Поместье Амтхилл, некогда хорошо укрепленное, славится грациозными башенками и превосходными воротами. С холма открывается обширный вид на леса; красивое место, в таком доме хорошо набираться сил после болезни. Его построили на деньги от французских войн, в те дни, когда англичане еще побеждали.

В соответствии с новым статусом Екатерины, ныне вдовствующей принцессы Уэльской, Генрих урезал ей свиту, но она по-прежнему окружена священниками и духовниками, придворными с собственным штатом слуг, дворецкими и стольниками, лекарями и поварами, поварятами, арфистами, лютнистами, птичниками, садовниками, прачками, аптекарями, целой свитой фрейлин, отвечающих за ее гардероб, камеристками и горничными.

Когда Кромвель входит, Екатерина делает приближенным знак удалиться. Он не сообщал о своем приезде, но, должно быть, шпионы сидят вдоль дороги. Так или иначе, она подготовилась: на коленях молитвенник, в руках вышивка. Он преклоняет колени, кивает на книгу и работу.

– Либо то, либо другое, мадам.

– Стало быть, сегодня говорим по-английски? Встаньте, Кромвель. Не будем тратить ваше драгоценное время, выбирая язык, как в прошлый визит. Теперь вы занятой человек.

Покончив с формальностями, Екатерина объявляет:

– Во-первых, я не появлюсь на судилище в Данстебле. Вы ведь поэтому приехали? Я его не признаю. Моя тяжба в Риме, дожидается решения его святейшества.

– Стало быть, папа не торопится? – улыбается он Екатерине.

– Ничего, я подожду.

– Но король желает устроить свои дела.

– У него есть кому это поручить. Я не называю этого человека архиепископом.

– Климент подписал буллы.

– Папу ввели в заблуждение. Доктор Кранмер – еретик.

– Вы и короля считаете еретиком?

– Нет. Всего лишь схизматиком.

– Если созовут собор, король подчинится его решению.

– Будет поздно, если к тому времени его отлучат от церкви.

– Мы все – полагаю, и вы, мадам – верим, что до этого не дойдет.

– Nulla salus extra ecclesiam . Вне церкви нет спасения. Даже короли не избегнут высшего суда. Генрих знает это и страшится.

– Мадам, уступите ему. Возможно, завтра все изменится. Стоит ли окончательно разрывать отношения с королем?

– Говорят, дочь Томаса Болейна ждет ребенка.

– Это так, однако…

Ей ли не знать, что беременности заканчиваются по-разному. Екатерина угадывает, отчего он запнулся, размышляет над его словами, кивает.

– Я могу представить обстоятельства, в которых он ко мне вернется. Я имела возможность изучить ее характер: в ней нет ни терпения, ни доброты.

Не важно; главное, что нужно Анне, – везение.

– Думайте о дочери. На случай, если у них не будет детей. Умиротворите его, мадам. Возможно, он признает ее наследницей. Если вы отступитесь, король дарует вам любые почести.

– Почести! – Екатерина встает; вышивка соскальзывает с колен, молитвенник шлепается на пол с глухим кожаным стуком, а серебряный наперсток катится в угол. – Прежде чем вы изложите свои нелепые предложения, мастер Кромвель, позвольте мне предложить вам главу из моей истории. После смерти милорда Артура я пять лет бедствовала. Не могла заплатить слугам. Мы покупали самую дешевую, несвежую еду, черствый хлеб, вчерашнюю рыбу – любой завалящий торговец мог похвастать лучшим столом, чем дочь Испании. Покойный король Генрих не позволял мне вернуться к отцу, говорил, что тот ему должен, – он торговался за меня, как те женщины, что продавали нам тухлые яйца. Я доверилась Божьей милости, я не отчаялась, но я познала всю бездну унижения.