Он недовольно осматривает присланный скарб.

– Все самое лучшее для вас, голодранцы из Патни, – говорит кардинал, но тут же добавляет, словно извиняясь: – Вещи могли подменить. Кто знает, через сколько рук они прошли.

– Вполне возможно, – соглашается он.

– Как бы то ни было, они, вне всяких сомнений, сделают нашу жизнь удобнее.

– Беда только, – вступает в беседу Кавендиш, – что мы переезжаем. Дому настоятельно требуется уборка и проветривание.

– Да уж, – замечает кардинал, – запах здешних нужников собьет с ног святую Агнессу, благослови Господь ее нежную душу.

– Вы собираетесь обратиться к королевскому совету?

Вулси вздыхает.

– Зачем, Джордж? Я не разговариваю с Томасом Говардом. Не разговариваю с Брэндоном. Я разговариваю с ним.

Кардинал улыбается. Широкой отеческой улыбкой.

Когда они обсуждают расходы на содержание кардинала, он удивлен тем, как быстро Генрих схватывает суть. Вулси всегда говорил, что у короля острый ум, не хуже, чем у отца, но более глубокий. Постарев, прежний король стал мелочен. Он правил железной рукой, держа знать в ежовых рукавицах. Не любят – пусть боятся. Генрих другой, но какой? Вулси смеется и обещает написать руководство по обращению с королем.

Однако когда они гуляют по саду домика в Ричмонде, где король разрешил поселиться кардиналу, Вулси путано вещает о пророчествах, о падении священства в Англии, которое было предначертано, а теперь сбывается.

Даже если не верить в пророчества – а он, Кромвель, не верит, – нельзя не признавать очевидного. Если кардинал виновен в том, что осуществлял свои полномочия папского легата, выходит, виновны все священники – от епископов и ниже, – признававшие его полномочия? Наверняка эта мысль приходит в голову не только ему, но его врагам горизонт заслоняет массивная багряная фигура – они боятся возвращения кардинала, готового воздать по заслугам.

– Прошли времена гордых прелатов, – бойко вещает Брэндон при следующей встрече, развязностью заглушая страх. – Королевство больше не нуждается в кардиналах.

– И это говорит Брэндон! – взрывается кардинал. – Брэндон, взявший в жены королевскую сестру в первый день вдовства! Прекрасно зная, что король задумал отдать ее другому монарху. Да если б я, простой кардинал, не замолвил за него словечко, не сносить бы Брэндону головы!

Я, простой кардинал.

– А какое оправдание он придумал? – бушует Вулси. – «Ах, ваше величество, ваша сестра Мария плачет. Плачет и умоляет меня взять ее в жены. Никогда не видел, чтобы женщина так рыдала!» Вот он и осушил ее слезы, получив в придачу герцогство. А послушать сейчас, так его род восходит к садам Эдема! Томас, я готов обсудить реформу церкви с людьми доброго нрава и признанной учености – с епископом Тунстоллом, с Томасом Мором – но Брэндон! Не ему вещать о гордых прелатах! Да кто он таков? Королевский конюх! Да любая лошадь его умнее!

– Милорд, – вмешивается Кавендиш, – вы преувеличиваете. Чарльз Брэндон – джентльмен, происходит из знатной семьи.

– Джентльмен? Самодовольный болтун, вот кто такой ваш Брэндон! – Обессилев, кардинал опускается в кресло. – Голова болит. Кромвель, в следующий раз привезите мне более благоприятные вести.

День за днем, получив указания Вулси в Ричмонде, он едет к королю. Постепенно Генрих начинает казаться ему неизведанной территорией, которую он должен завоевать, не имея достаточных припасов.

Он понимает, чему научился от кардинала король: хитроумной дипломатии, науке недоговоренностей. Теперь Генрих применяет эти знания, медленно, на ощупь уничтожая своего министра, сопровождая каждый добрый жест новым обвинением, новой жестокостью. Наконец кардинал не выдерживает.

– Я хочу уехать, – стонет Вулси.

– Винчестер, – предлагает он герцогам. – Милорд кардинал желает проследовать в свой дворец в Винчестере.

– Так близко к королю? Мы не позволим себя одурачить, мастер Кромвель, – заявляет Брэндон.

Он, человек кардинала, так часто встречается с королем, что по Европе ползут слухи о грядущем возвращении Вулси. Говорят, что король вернет кардиналу свое расположение в обмен на церковные богатства. Просачиваются слухи, что король недоволен новым окружением. Норфолк ничего не смыслит в государственных делах, у Суффолка неприятный смех.

– Мой господин не поедет на север, – говорит Томас. – Он не готов.

– А я хочу, чтобы он уехал, – настаивает Говард. – Скажите, что Норфолк велит ему убираться с глаз долой. Иначе – и это тоже передайте – я сам к нему явлюсь и разорву его вот этими зубами.

– Милорд, – он кланяется, – могу я передать не «разорвете», а «покусаете»?

Норфолк подходит к нему вплотную. Глаза налиты кровью, мускулы дергаются.

– Не смей мне перечить, подзаборный… – Герцог тычет указательным пальцем ему в лоб. – Подзаборный оборванец, сучье отродье, чертов крючкотвор!

Герцог стоит, уткнув палец в лоб Кромвелю, словно пекарь, проделывающий ямку в буханке. Плоть Кромвеля неуступчива, тверда и непроницаема, она не желает поддаваться.

До того как покинуть Ишер, он узнает, что одну из кошек, взятых для ловли мышей, угораздило разродиться прямо в кардинальской спальне. Что за нахальство! Впрочем, вдруг это неспроста – новая жизнь в кардинальских покоях. Возможно, знамение? Он боится знамений иного рода; когда-нибудь мертвая птичка свалится в вечно чадящий камин, и – о горе! – стенаниям кардинала не будет конца.