Он откидывается назад и в упор смотрит на Томаса Мора. Разговоры на время затихают. Спустя четверть часа лорд-канцлер, все это время хранивший молчание, не выдерживает. Голос сердитый и низкий, глаза пожирают остатки еды на тарелке.

– Кардинал Йоркский, – заявляет Мор, – обладает неутолимой страстью командовать окружающими.

– Лорд-канцлер, – замечает Бонвизи, – вы так смотрите на свою селедку, словно ненавидите ее.

– Селедка тут ни при чем, – великодушно отвечает гость.

Томас подается вперед, готовый парировать, не спустить оскорбления.

– Кардинал – публичная фигура. Как и вы. Должен ли он держаться в тени?

– Должен. – Мор поднимает глаза. – До некоторой степени. Возможно, ему следовало бы немного умерить аппетит.

– Поздновато давать кардиналу уроки смирения, – замечает Монмаут.

– Его истинные друзья давно твердили ему о смирении, но только впустую.

– Вы причисляете себя к друзьям кардинала? – Он сидит прямо, скрестив руки. – Я передам ему, лорд-канцлер, и, клянусь кровью Христовой, эта новость утешит милорда в изгнании, пока вы здесь клевещете на него перед королем.

– Джентльмены… – Обеспокоенный Бонвизи встает.

– Нет, сидите, – говорит он. – Давайте начистоту. Томас Мор скажет вам, что хотел стать простым монахом, но отец отдал его в юриспруденцию. Если бы я мог выбирать, я провел бы всю жизнь в церкви, скажет он. Вы же знаете, как равнодушен я к земным благам, и одни лишь духовные материи занимают мой ум. – Он оглядывает гостей. – Как же в таком случае ему удалось стать лордом-канцлером? Вероятно, случайно?

Открывается дверь. Бонвизи вскакивает, на лице облегчение.

– Добро пожаловать, прошу вас. Джентльмены, императорский посол.

Эсташ Шапюи прибывает вместе с десертом. Новый посол, как его по-прежнему называют, хотя он занимает свой пост с осени. Посол медлит на пороге, и гости имеют возможность налюбоваться: горбатый коротышка в дублете с буфами и разрезами; синий атлас выглядывает из-под черного; ниже – короткие тощие ножки.

– Сожалею, что опоздал, – говорит новый гость, рисуясь. – Les dépêches, toujours les dépêches [31] . Такова посольская жизнь. – Шапюи оглядывается и улыбается. – Томас Кромвель. А, c’est le juifárrant! [32]

И тут же извиняется, не переставая улыбаться, пораженный успехом своей шутки.

Да садитесь же, говорит Бонвизи. Слуги суетятся, сметают со скатерти крошки, гостям приходится потесниться. За исключением лорда-канцлера, который остается на месте. Подают засахаренные осенние фрукты и вина с пряностями; Шапюи занимает почетное место подле Мора.

– Говорим по-французски, джентльмены, – объявляет Бонвизи.

По традиции императорские послы и послы-испанцы используют французский. Шапюи, как и остальные дипломаты, не считает за труд выучить английский, бесполезный при следующем назначении. Благодарю, благодарю, приговаривает посол, откидываясь в резном хозяйском кресле – ноги не достают до пола. Мор воодушевляется, и скоро они с послом увлеченно беседуют голова к голове. Он смотрит на них, они отвечают возмущенными взглядами, но разглядывать друг друга никому не возбраняется.

На краткий миг они замолкают, и ему удается вклиниться в разговор.

– Мсье Шапюи, недавно я разговаривал с королем о весьма прискорбных событиях, когда войска вашего господина разорили Вечный город. Не просветите нас? Мы до сих пор теряемся в догадках.

Шапюи трясет головой.

– Весьма, весьма прискорбные события.

– Томас Мор считает, что во всем виноваты тайные магометане – ах да, и, разумеется, мое вездесущее жидовское племя, – раньше он, однако, утверждал, что за все в ответе немцы, последователи Лютера, что именно они насиловали девиц и оскверняли святыни. В любом случае лорд-канцлер говорит, что император должен винить во всем себя, но как следует думать нам? Нужен ваш совет.

– Мой дорогой лорд-канцлер! – Посол потрясенно смотрит на Томаса Мора. – Вы сказали такое о моем императоре? – Стрельнув глазами за плечо, Шапюи переходит на латынь.

Гости, которым латынь не внове, сидят и довольно улыбаются.

– Если хотите посекретничать, – любезно советует Томас, – попробуйте греческий. Allez [33] , мсье Шапюи, не стесняйтесь. Лорд-канцлер вас поймет.

Конец ужина скомкан. Лорд-канцлер встает, но перед уходом обращается к гостям по-английски:

– Мне кажется, позиция мастера Кромвеля весьма уязвима. Как всем известно, он не друг церкви, а всего лишь друг одного священнослужителя, притом самого порочного во всем христианском мире.

Сухо кивнув на прощанье, лорд-канцлер удаляется. Даже присутствие Шапюи его не удерживает. Тот нерешительно смотрит вслед, закусив губу, словно говоря: я рассчитывал на бóльшую поддержку. Томас замечает привычку посла по-актерски гримасничать. Когда Шапюи думает, он опускает глаза и подносит ко лбу два пальца; когда грустит – испускает вздох; когда смущен – двигает щекой и кривит губы в полуулыбке. Императорский посол похож на комедианта, нечаянно забредшего в чужую пьесу и решившего остаться там, чтобы осмотреться.