– Ешь, милая, я уже поела, тебя не дождалась. Корова сегодня какая-то нервная была с самого утра. На себя не похожа Зорька наша. Молоко, правда, жирное, как всегда. Попьешь – здоровья наберешься.

– Не хочу я молока, бабуля.

– Не капризничай. Не к лицу тебе в фифы играть. Это городские от здоровой еды носом крутят, а нам не пристало. – Нахмурилась Евдокия Ивановна. Кряхтя, потерла поясницу. – Пойду в огород. Приходи, прополки много.

– Хорошо, я быстро.

Женя привела себя в порядок, заплела косу, надела косынку поярче. Посмотрела на себя в зеркало: права бабушка. С такой фигурой, внешностью, с такими глазами и косами и без любви в восемнадцать лет! Вспоминать только сальные шуточки Селезнева, стыдиться того, что такой грубиян, хам стал ее первым мужчиной. Не должно быть так, но разве можно надеяться на перемены в такой глуши, как эта Богом забытая деревня. Девчонки, зная, как Женя ненавидит место, где она прожила с рождения, только посмеивались:

– Тебе, Платова, крупно не повезло. Удобства во дворе, вода из колодца, опять же, лепешки коровьи убирать – какое наказание для такой фифы, – особенно ерничала Света Романович.

Она окончила школу годом раньше, поступила в институт и этим летом приехала домой на каникулы. В Женином окружении она пыталась играть роль всезнающей, всепонимающей дамы. Ее рассказы о городской жизни, о порядках в общежитии девчонки и мальчишки слушали, открыв рот. Светлана была для них посланцем из другого цивилизованного, яркого, всемогущего мира, в который позволено войти далеко не каждому.

– Ты, Женька, витаешь где-то в облаках, – подхватила Галя Пестряк. Бойкая девчонка, завидующая Свете и в угоду ей, нападающая с насмешками на Платову.

– Ну, что ты, Галочка, – Светлана с победным видом оглядела присутствующих, – она в навозе утонула, а не в облака взлетела.

Женька тогда сжала кулаки, но отвечать на издевки не стала. Не в первый раз. Это поначалу было больно, обидно. Теперь всегда она готова к тому, что вечерняя прогулка, на которую она шла с неохотой, закончится очередными выпадами в ее адрес. Сироту каждый может обидеть, защитить некому. Бабушке жаловаться нельзя. Она, святая наивность, уверена, что такую умницу-разумницу, как ее внучка, никто обижать не станет. Евдокия Ивановна никогда не сомневалась, что все любят ее Женюшку, а впереди у нее счастливая жизнь. Только не нужно требовать от нее слишком многого, от жизни-то. Тогда и разочарований легче избежать.

– О чем задумалась, внучка? – вернулась в дом баба Дуся.

– Просто так, ничего интересного.

– Ты, Женюшка, не кривись, кушай. Да на часы поглядывай. Время ведь не идет – летит. Не управимся.

– Что?

– Кушай, говорю. Меньше думу думай, работы невпроворот. – Евдокия Ивановна вытерла пот со лба. – Я уже две грядки прошла, а ты все над кашей мечтаешь. О чем? О чем, милая?

Бабушка села напротив, положила натруженные руки на колени. В ее выцветших усталых глазах застыл немой укор. Женя давилась кашей, но ела так быстро, как могла. Запивала парным молоком, желая провалиться сквозь землю от этого пристального взгляда. Может быть, бабушка узнала о Витьке? Что-то слишком напориста она сегодня. Нет, не похоже. Евдокия Ивановна выложила бы все напрямую, не стала бы ходить вокруг да около. Назвала бы шлюхой или дурой – тут Женя не была однозначно уверена.

– Все, готова я. – Женя поднялась из-за стола, поправила косынку. – Только посуду вымою.

Вздохнув, Евдокия Ивановна вышла из дома. Она давно замечала, как тяготит внучку работа. Знала, что мечтает о красивой жизни, беззаботной и легкой. Не сладко жилось ей и при живых родителях, но с ними она чувствовала себя защищенной, улыбалась чаще. Теперь все больше молчит, никогда не знаешь, что у нее на уме. Нет у внучки чувства радости и удовольствия от малого. Тянется девчонка к сказкам, что с экрана их старенького телевизора подогревают распаленное воображение. Трудно осуждать ее за это. Молодая, здоровая, умная, она не хочет весь век копаться в огороде, убирать в птичнике, доить коров до артрита, до распухших суставов.

– Бабушка, а ты когда-нибудь была счастлива? – Евдокия Ивановна не заметила, когда внучка присоединилась к ней в борьбе с сорняками.

– Конечно, – ответила, не раздумывая.

– Расскажи.

– Замуж по любви выходила, – прерывисто дыша, начала бабушка.

– Так это ведь давно было.

– Трудно говорить, девочка, когда вот так тяпкой махать нужно. У меня дыхание сбивается. Вот закончим, тогда и поговорим, хорошо? Вечерком за чаем, семечками. Ну, как получится, милая.

– Хорошо. – Все свое недовольство Женя вымещала на жизнестойких сорняках. К тому же на небе снова светило солнце. Оно нещадно припекало спину, поясницу. Женя думала о том, что дождик был бы очень кстати. Хотя бы ненадолго позволил оторваться от нудного занятия.

Часам к десяти Евдокия Ивановна раскраснелась от работы и жары. Несколько часов тяжелого труда измотали ее. Пожилая женщина нуждалась хотя бы в кратковременном отдыхе. Тяжело опираясь о тяпку, бабушка наблюдала за вялыми движениями внучки. Устала и та, пора перерыв сделать.

– Давай прервемся, Женюшка. Пойдем кваску попьем.

– Нет, я хочу закончить. Ты иди, бабуля, я еще пройду пару рядков.

– Смотри, как бы голову не напекло. Жарища, воздух тяжелый, горячий. Пойду готовить для нас с тобой разносолы.

– Ой, баб, ты как скажешь! – не разгибаясь, буркнула Женя.

– А-то! – Евдокия Ивановна, прихрамывая, пошла к дому. Во дворе умылась прогретой солнцем водой в кадке, с облегчением перешагнула порог, попав в царство освежающей прохлады.

Переодевшись, Евдокия Ивановна затеяла тесто для вареников. Готовить она любила. Еще девчонкой внимательно наблюдала за своей матерью, бабушкой, когда те куховарили. Давно усвоила главное правило: не заниматься приготовлением еды в дурном настроении. Мать покойница говорила, что все зло и раздражение в разносолы уйдет, весь вкус испортит. Вот поэтому взяла себе за правило Евдокия Ивановна готовить, припеваючи. Быстро замесила тесто. Творог еще утром отжала – хорошие должны получиться вареники. Женя любит со сметаной.