Кризис коснулся всех. Особенно больно ударил по тем, кто с трудом воспринимал перемены и не желал принимать как реальность бесповоротность произошедшего. Одна большая, некогда великая страна перестала существовать, обрушивая на своих бывших граждан бурный поток проблем. Многие все еще не могли поверить в то, что ничего не будет как прежде, что нужно привыкать к новому положению вещей, пока проявляющемуся в обнищании одних и быстром возвеличивании других. Надежды на возврат к прошлому таяли, а будущее пока представлялось весьма противоречивым и туманным.

Ресторан, в котором трудилась Влада, работал без прибыли. В больнице Геннадия не выплачивали зарплату, отправляли персонал в отпуска без сохранения содержания. Всем приходилось перестраиваться, меняться, изворачиваться, приноравливаться. Женя принадлежала к тому меньшинству, которого всеобщий кризис не коснулся: она получала свое вознаграждение в прежнем объеме, а Нина Степановна – заботу в возрастающем. Правда, общаться с ней становилось все труднее. Мать Баринского принадлежала к тем, кто не хотел смотреть в глаза реальности. Когда Женя говорила, что в магазине нет яиц, нет молока, а за хлебом нужно выстаивать невероятную очередь, она делала круглые глаза, смотрела с недоверием, отмахивалась, когда сын говорил, что лекарства – ему, врачу – достать практически невозможно, а массажист требует за свою работу сумму, в три раза большую, чем договаривались ранее.

– А ты почему не просишь поднять тебе зарплату? – поинтересовалась Нина Степановна. Она сидела в инвалидном кресле, наблюдая за четкими, отлаженными движениями Жени. Та как раз перестилала ей постель и замерла с чистой простыней в руках. Ей даже в голову такое не приходило. Она бы и без денег работала, лишь бы подольше оставаться в этом доме. Она так и не успела ничего ответить, как старуха злорадно произнесла: – Ничего, вот умру, быстро тебя из дома наладят. Тогда пожалеешь, что отказалась от моего предложения!

Это был второй раз, когда Нина Степановна вернулась к этой скользкой теме. Женя заправила простыню и принялась беспощадно колотить подушку. Назвав про себя старуху сучкой, Платова призадумалась: что ни говори, а права ведь старая вешалка.

Конец ознакомительного фрагмента.