– Пока не время.

А после его застольных песен с братом и хмельных слёз стал мучить меня недоумённый вопрос: ну, раз уж отец так тоскует по родине, почему бы нам всем туда не вернуться?.. Всё равно мотаемся из села в село, нигде не укореняясь.

И вот миновала первая «оттепель» середины пятидесятых, затем вторая – в шестидесятых, когда, казалось бы, обо всем можно рассказывать без опаски. Что помешало? Инерция страха? Родительские неурядицы, разорвавшие семейные узы?

Наконец, в третью «оттепель» в конце восьмидесятых, когда изменился не только уклад жизни, но и карта страны, а отец с матерью унесли в небытие недосказанные свои обиды и напутствия, открылась мне драма отцовской семьи.

5

Приезжаю в Саратов. Иду к дяде Володе – навестить.

Он совсем стар – девятый десяток на исходе, голова в серебристой седине, узловатые руки в пигментных пятнах. В сумрачном углу комнаты, за шкафом, согнав кота с сундука, покрытого выцветшим ковриком, долго возится с замком, открывает, шуршит, вытаскивает, наконец, потёртый альбом с неясным рисунком на обложке. Из него высыпаются на пол пожелтевшие снимки.

Владимир Афанасьевич, упав на колени, торопливо сгребает их – руки дрожат, глаза слезятся:

– Всё, что осталось…

На снимках многодетная семья Гамаюновых.

– Вот он я, – показывает на трёхлетнего мальчишку дядя Володя, – вот отец твой, он на четыре года старше, а сёстры наши тут уже почти невесты, у отца Афанасия в хоре пели…

В этой же пачке снимок, обрамлённый вензелями, наклеен на картон; в его центре – сидит бородатый и насупленный дед Капитон в тулупе, внук Колька к его колену прислонился, а за спиной Капитона высится его младший сын красавец Михаил, в картузе и куртке. Всё у него пока впереди – война, лейб-гвардия, охранявшая императрицу-мать, возвращение к отцу в Глотовку и служба в церкви, закончившаяся арестом и побегом.

Спрашиваю о побеге. Владимир Афанасьевич медленно сосредотачивается, скрипит стулом, перебирая на столе ворох фотокарточек, словно бы оживших и готовых выпорхнуть из его неустойчивых рук.

Рассказывает: после того как агитатора-крикуна нашли убитым, а Михаила заперли в сарай, он ночью, сумев развязаться, бежал, и родня спрятала его в Глотовке. Он дал знать семье – жене с двумя дочками, и, собравшись, они тайком уехали – подались по Волге на юг, к Каспию, осели в пригороде Баку, под другой фамилией.

Но прожил Михаил после побега недолго.

– Гэпэушники вычислили?

– Он им сам повод дал. Любил петь до беспамятства, это его и погубило.

…Работал Михаил в рыболовецкой артели – вначале рыбу разделывал, потом, когда узнали, что грамотный, бухгалтерию артельную вёл. Зазвали его однажды в поселковый клуб, на вечер самодеятельности, её тогда власти поощряли. Не удержался он – вышел, спел «Вечерний звон», песню, ставшую к тому времени белогвардейским гимном.

Тут будто всех заклинило – повтори да повтори! Трижды повторял Михаил, зал подпевал, кто-то слезы рукавом утирал – там, в той артели работали беженцы из центральных российских областей.

А через день раскрыл он местную газету, видит: заметка о талантливом певце из народа – про него. Минул ещё день, и в артели появился шустрый малый с мандатом ОГПУ – допытывался у всех, и у Михаила Капитоновича в том числе, из каких он мест да когда и почему приехал.

– Уезжать надо, – сказал после этого жене Михаил.

Начали спешно укладываться. Тут у него стало давить в левой стороне груди. Прилёг отдышаться и не встал. Сердце не выдержало.

6

Со старшим братом судьба обошлась милосерднее.

Когда Сенька Рябой, бывший его прихожанин, вёл Афанасия Капитоновича по пыльной дороге на пристань, в спецкомендатуру, возник у них такой разговор:

– Сень, а я ведь тебя крестил.

– Знаю, отец Афанасий, – виновато моргал конвоир, – да ведь велено мне.

Шли дальше, но Афанасий не отступался:

– Я и сына твоего крестил.

– Помню, отец Афанасий, только воли моей нет – тебя отпустить.

Присели у дороги отдохнуть.

И тут совершил Афанасий (всю жизнь потом вспоминавший об этом) самое настоящее преступление: снял с пальца обручальное кольцо и отдал Сеньке, всё равно, мол, в комендатуре отберут. Тут Сенька говорит:

– Ладно, спрячься куда-нибудь. Скажу – убежал, а я стрельнул, да промахнулся.

С тем и расстались.

Жене Анне о своем спасении он дал знать уже из Саратова, где все его дочери, вышедшие к тому времени замуж, обретались под другими фамилиями. Анна с младшим Володькой (сын Николай к тому времени уже пробовал себя в Питерке в роли учителя начальных классов) спешно к нему приехала. И оставив младшего у его сестёр, пустились они вслед за Михаилом вниз по Волге к Каспию, поселились в Дербенте, где Афанасий Капитонович прожил всю свою остальную длинную жизнь. Работал конюхом в пригородном совхозе, затем кладовщиком, счетоводом, садовником. И всё это время исполнял должность церковного старосты.