Операция у леди Камнор закончилась успешно, и через несколько дней семья надеялась привезти ее в Тауэрс, чтобы она восстановила силы на свежем деревенском воздухе. Этот случай сильно занимал внимание мистера Гибсона, доктор доказал правоту своего мнения в противоположность мнению одного или двух лондонских светил. В результате, с ним часто советовались и обращались к нему за помощью во время ее выздоровления. И поскольку мистеру Гибсону пришлось уделять много времени пациентам холлингфордской практики, а так же писать длинные письма своим медицинским собратьям в Лондон, ему оказалось трудно выделить три-четыре часа, необходимые для того, чтобы заехать к Хэмли и повидать Осборна. Тем не менее, он написал ему и попросил его немедленно ответить, подробно описав симптомы болезни, но судя по полученному ответу, он не допустил и мысли, что случай был совершенно неотложный. Осборн к тому же протестовал против спешки. Поэтому визит отложили до "более удобных времен", которые, как часто случается, наступают слишком поздно.

Все эти дни слухи о встречах Молли с мистером Престоном, ее тайной переписке, тайных встречах в безлюдных местах набирали силу и обретали явную форму скандала. Простая невинная девушка, которая прогуливалась по тихим улочкам без мысли о том, что является объектом таинственных выводов, стала на время паршивой овцой в городке. Слуги, получив отрывочные сведения из гостиных своих хозяек, в своем кругу преувеличивали сказанное в грубых выражениях, привычных для необразованных людей. Мистеру Престону было известно, что ее имя склоняют вкупе с его именем, хотя он едва ли представлял пределы, до которых любовь к волнению и слухам доносит людскую молву. Он посмеивался над этой ошибкой, но не приложил усилий, чтобы ее исправить. "Поделом ей, — сказал он себе, — не будет вмешиваться не в свои дела", — и почувствовал себя отомщенным за поражение, полученное от ее угрозы прибегнуть к помощи леди Харриет, и за унижение, которое он испытал от ее рассказа о том, как они с Синтией обсуждали его, с личной неприязнью с одной стороны и явным презрением — с другой. Кроме того, если бы опровержение мистера Престона побудило к выявлению настоящей правды, то вероятнее всего стало бы известно о его безуспешных попытках заставить Синтию сохранить помолвку с ним, чего ему совсем не хотелось. Он злился на себя за то, что все еще любил Синтию, любил ее по-своему. Он говорил себе, что многие женщины лучшего положения и состояния были бы рады выйти за него, к тому же некоторые из них были красивыми. И спрашивал себя, почему он, неисправимый дурак, продолжал страстно желать девушку без гроша в кармане, которая была непостоянна, как ветер? Ответ был достаточно нелепым, логичным, но на деле убедительным. Синтия была Синтией, и сама Венера не смогла бы ее заменить. В этом единственном факте мистер Престон был более искренен, чем многие достойные мужчины, которые подыскивая невесту, поворачиваются с беспечной легкостью от недостижимого к достижимому, и держат свои чувства и фантазии приемлемо свободными, пока не найдут женщину, которая согласится стать их женой. Но ни одна из них не станет для мистера Престона той, кем была и есть для него Синтия. И все же в одном из своих настроений он мог бы заколоть ее. Поэтому Молли, которая встала между ним и объектом его желания, не смогла бы снискать его расположение или получить от него дружескую поддержку.

Пришло время — не так давно состоялся вечер у миссис Дауэс — когда Молли почувствовала, что люди посматривают на нее косо. Миссис Гудинаф открыто оттащила свою внучку, когда юная девушка остановилась поговорить с Молли на улице, и встреча, которую обе назначили, чтобы вместе совершить длительную прогулку, была отменена довольно внезапно по совершенно пустяковой причине. Миссис Гудинаф объяснила свое поведение некоторым друзьям в следующих словах:

– Видите ли, я не думаю самое худшее о девушке, которая повсюду встречается со своим возлюбленным, пока о ней не заговорят. Но раз уж о ней говорят — а имя Молли Гибсон у всех на устах — я думаю, это только честно по отношению к Бесси, которая доверила мне Анабеллу — не позволять ее дочери видеться с девушкой, которая справляется со своими делами так плохо, что позволяет людям говорить о себе. Моя максима в таких делах — и она очень хорошо работает, вы можете положиться на нее — женщинам следует быть внимательными и не позволять о себе говорить, а если о женщине говорят, то чем меньше друзей имеют с ней дело, пока толки не затихнут, тем лучше. Поэтому Анабелла не должна иметь ничего общего с Молли Гибсон, в этот приезд, во всяком случае.

Долгое время мисс Браунинг держали в неведении относительно злых языков, что нашептывали о Молли жестокие слова. Мисс Браунинг была известна своей "вспыльчивостью", и все, кому доводилось общаться с ней, подсознательно избегали раздражать ее вспыльчивый характер, пренебрежительно отзываясь о малейшем из тех созданий, над которыми распростерлась защита ее любви. Она бы упрекнула и упрекала их сама; она, бывало, хвасталась, что никогда не щадила их. И никто, кроме нее, не мог бы коснуться их пренебрежительным намеком мимолетного слова. Но мисс Фиби не внушала такого ужаса. Главная причина, почему до нее не дошли слухи о Молли одновременно со всеми остальными, была в том, что хотя она не была розой, она жила рядом с розой. Кроме того, она была такой нежной натурой, что даже толстокожая миссис Гудинаф не желала говорить то, что причинило бы боль мисс Фиби. И это сделала новоприбывшая миссис Дауэс, в своем невежестве упомянув о городских пересудах. Мисс Фиби засыпала ее вопросами, несмотря на то, что возражала ей со слезами, совершенно не веря полученным ответам. Со своей стороны она совершила небольшой героический поступок, в течение четырех или пяти дней сохраняя в тайне от своей сестры Дороти все, что узнала. Пока однажды вечером мисс Браунинг не накинулась на нее со словами:

– Фиби! Либо у тебя есть причина испускать такие вздохи, либо нет. Если причина есть, твой долг немедленно рассказать мне о ней. А если у тебя нет причины, ты должна избавиться от этого, иначе это превратится у тебя в плохую привычку.

– О, сестра! Ты, правда, думаешь, что мой долг рассказать тебе? Для меня это было бы таким утешением. Но тогда я думала, что не должна. Это причинит тебе страдания.

– Чепуха. Я так хорошо подготовилась к несчастью частым размышлением о его возможности, что полагаю, могу принять любые плохие новости с явным спокойствием и истинным смирением. Кроме того, когда вчера ты сказала, что намерена потратить день, наводя порядок в ящиках, я была уверена, что надвигается какое-то несчастье, хотя, конечно, я не могла судить о его размерах. Хайчестерский банк лопнул?

– О нет, сестра! — ответила мисс Фиби, подвинув стул ближе к дивану, на котором сидела сестра. — Неужели ты, в самом деле, думала об этом?! Лучше бы мне с самого начала рассказать тебе о том, что я услышала, если ты вообразила подобное!

– Прими за предупреждение, Фиби, и запомни, что не нужно ничего скрывать от меня. Я, в самом деле, подумала, что мы разорены, по тому, как ты вела себя: не ела мясо за ужином и постоянно вздыхала. Ну, что случилось?

– Я не знаю, как тебе сказать, Дороти. В самом деле, не знаю.

Мисс Фиби начала плакать. Мисс Браунинг взяла ее за руку и немного резко ее встряхнула.

– Когда расскажешь мне, плачь, сколько тебе вздумается. Но не плачь сейчас, дитя, когда держишь меня в мучительной неизвестности.

– Молли Гибсон утратила свое честное имя, сестра. Вот!

– Молли Гибсон не сделала этого! — с негодованием воскликнула мисс Браунинг. — Как ты посмела повторять такие истории о дочери бедной Мэри? Никогда больше не рассказывай мне подобного.

– А что я могла поделать? Миссис Дауэс рассказала мне, по ее словам, об этом говорит весь город. Я сказала ей, что не верю ни единому слову. И я скрыла это от тебя. Думаю, я бы, действительно, заболела, если бы и дальше продолжала это скрывать. О, сестра! Что ты собираешься делать?

Мисс Браунинг поднялась, не проронив ни слова, и вышла из комнаты величаво и решительно.

– Я собираюсь надеть шляпку и перчатки, а затем навестить миссис Дауэс и встретиться лицом к лицу с ее ложью.

– О, не называй это ложью, сестра. Это такое грубое, некрасивое слово. Называй лучше домыслом, не думаю, что она хотела причинить вред. Кроме того… кроме того… если слухи окажутся правдой? Право, сестра, у меня камень на сердце. Столько всего говорят, словно это может быть правдой.