Мистеру Гибсону пришлось уехать к пациентам, а молодые люди были только рады подняться в уютную гостиную. Там ярко горел камин, стояли небольшие удобные кресла, которые при небольшом количестве гостей можно было расставить вокруг очага. Добродушная хозяйка, милые, приятные девушки. Роджер неторопливо прошел в угол, где стояла Синтия, играя с экраном.

– В Холлингфорде скоро будет благотворительный бал? — спросил он.

– Да, в пасхальный вторник, — ответила она.

– Вы идете? Я имею в виду именно вас.

– Да, мама собирается взять меня и Молли.

– Вам очень понравится… что вы пойдете вместе?

Впервые за время этого короткого разговора она взглянула на него — настоящее, неподдельное удовольствие светилось из ее глаз.

– Да, то, что мы пойдем вместе, сделает вечер приятным. Без нее было бы скучно.

– Вы с ней большие друзья? — спросил он.

– Я никогда не думала, что могу кого-то полюбить так сильно… я имею в виду девушку.

Она вложила в последнюю оговорку все простодушие сердца, и со всем простодушием он понял это. Он подошел чуть ближе и немного понизил голос.

– Мне так хотелось знать. Я так рад. Я часто задавал себе вопрос, как вы поладите.

– Неужели? — спросила она, снова взглянув на него. — В Кэмбридже? Должно быть, вы очень любите Молли.

– Да. Она долго жила с нами, и в такое время. Я считаю ее почти сестрой.

– А она очень любит всех вас. Кажется, я узнала вас всех, слушая, как она много говорит о вас. О всех вас! — повторила она, делая ударение на слове «всех», чтобы показать, что это относится, как к мертвым, так и живым. Роджер молчал минуту или две.

– Я не был знаком с вами даже понаслышке. Поэтому вы не должны удивляться, что я немного боялся. Но как только я увидел вас, я узнал, как это должно быть, и это стало таким облегчением.

– Синтия, — позвала миссис Гибсон, которая посчитала, что младший сын уже вполне получил свою долю тихого, доверительного разговора, — подойди сюда и спой ту короткую французскую балладу мистеру Осборну Хэмли.

– Про какую балладу ты говоришь, мама? «Tu t'en repentiras, Colin»?[5]

– Да, такая милая, шутливая предосторожность для молодых людей, — пояснила миссис Гибсон, улыбаясь Осборну. — Припев звучит так…

Tu t'en repentiras, Colin,

Tu t'en repentiras,

Car si tu prends une femme, Colin,

Tu t'en repentiras…

Советом может пользоваться тот, у кого есть французская жена, но не англичанин, который подумывает об английской жене.

Выбор этой песни был весьма неуместен, знай об этом миссис Гибсон. Осборн и Роджер, зная, что жена первого — француженка, и зная, что им обоим это известно, чувствовали себя вдвойне неловко, тогда как Молли была настолько смущена, словно это она сама тайно вышла замуж. Тем не менее, Синтия пела шаловливую песенку, а ее мать улыбалась в полном неведении, какое значение эти слова могли иметь для ее гостей. Осборн неосознанно подошел и встал позади Синтии, как только она села за пианино, чтобы быть готовым переворачивать ей ноты, если потребуется. Он держал руки в карманах, сосредоточив взгляд на ее пальцах. Его лицо омрачалось при всех веселых остротах, которые она так игриво пела. Роджер выглядел более мрачным, чем его брат, поскольку был смущен неловкостью ситуации. Он поймал встревоженный взгляд Молли, заметил, как она изменилась в лице, и понял, что она переживает это затруднение сильнее, чем нужно. Он подошел, сел рядом с ней и прошептал: «Слишком поздно предупреждать, не так ли?»

Молли посмотрела на него, он наклонился к ней, и она ответила тем же тоном:

– О, мне так жаль!

– Не стоит. Он не станет долго об этом тревожиться. Мужчина должен отвечать за последствия, когда ставит себя в ложное положение.

Молли не смогла найти ответ на эти слова, поэтому она опустила голову и продолжала молчать. И тем не менее, она заметила, что Роджер не изменил своей позы и не убрал руку со спинки стула, и любопытство заставило ее выяснить причину его неподвижности, она, наконец, посмотрела на него, и увидела, что его взгляд сосредоточен на паре возле пианино. Осборн что-то увлеченно говорил Синтии, ее серьезные глаза смотрели на него снизу вверх с выражением мягкого внимания, а прекрасные губы были полуоткрыты, словно она желала, чтобы он прекратил говорить, а она могла ответить.

– Они говорят о Франции, — сказал Роджер в ответ на молчаливый вопрос Молли. — Осборн хорошо знает эту страну, а мисс Киркпатрик училась там в школе, вы знаете. Это очень интересно, может, мы подойдем поближе и послушаем, о чем они говорят?

Вопрос был задан вежливо, но Молли подумала, что было бы лучше подождать, пока она ответит. Вместо того чтобы ждать, Роджер подошел к пианино и прислонился к нему, намереваясь присоединиться к легкой, веселой беседе и услаждая свой взор, поскольку осмелился смотреть на Синтию. Молли вдруг почувствовала, что вот-вот расплачется — мгновение назад он был рядом с ней, говорил так мило, обращаясь лично к ней, а теперь казалось, что он почти забыл о ее существовании. Она думала, что все это неправильно, и преувеличивала для себя эту неправильность; «ничтожная», «завидующая Синтии», «злобная» и «эгоистичная» — этими словами она продолжала укорять себя, но это не принесло пользы, она осталась такой же испорченной, какою и была.

Миссис Гибсон вмешалась в ситуацию, которая, как полагала Молли, будет продолжаться вечно. Сначала миссис Гибсон запуталась в своем рукоделии, и ей требовалось много считать. Поэтому у нее не было времени исполнять свои обязанности, одной из которых она всегда пользовалась, чтобы показать себя свету как справедливую мачеху. Синтия играла и пела, а теперь она должна уступить очередь Молли, чтобы та могла проявить себя. Пение и игра Синтии были легкими и грациозными, но не всегда правильными, но она сама была так обаятельна, что только фанатики, которых заботили фальшивые аккорды и пропущенные ноты, не могли наслаждаться такой музыкой. Молли, напротив, обладала превосходным слухом, и из-за пристрастия к музыке и добросовестного упорства характера она проходила трудный пассаж по двадцать раз. Но она очень робела играть при людях, и когда ее заставляли это делать, ей тяжело давалось исполнение, и она ненавидела свои выступления больше, чем кто-либо.