Скорее всего они являются элементами обусловленного языком способа нашего видения мира. Пока мы не овладели ими, мы вообще не способны видеть мир.

За более спокойным и тщательным рассмотрением этого аспекта параллели между языком и теорий я должен отослать читателя к цитированной выше статье, из которой взята большая часть включенных сюда абзацев. Однако прежде чем возвратиться к проблеме выбора теории, я должен сформулировать тезис, для защиты которого первоначально предназначалась эта статья.

Когда я говорю о совместном изучении языка и природы посредством остенсии, в частности когда я говорю о приобретении умения объединять в группы объекты восприятия по их сходству, не отвечая при этом на вопрос: «Сходству в каком отношении?» – я не имею в виду мистический процесс, называемый «интуицией» или как-либо еще. Напротив, подразумеваемый мною процесс можно смоделировать на компьютере и благодаря этому сравнить с более известными способами обучения, использующими критерии, а не отношения сходства.

В настоящее время я нахожусь на начальной стадии такого сравнения, надеясь, помимо прочего, раскрыть обстоятельства, при которых каждая из этих двух стратегий работает эффективнее. В обеих программах компьютер будет выдавать серии стимулов (представляемые в виде упорядоченных множеств чисел) вместе с именем того класса, из которого был выбран каждый стимул. В программе обучения с помощью критериев машина запрограммирована так, чтобы выбирать критерии, позволяющие классифицировать добавочные стимулы, и впоследствии она может отбросить то первоначальное множество, на котором училась работать. В программе обучения видеть сходство машина запрограммирована сохранять все стимулы и классифицировать каждый новый стимул посредством общего сравнения его с уже сгруппированными экземплярами. Обе программы работают, хотя и не приводят к одинаковым результатам. Они различаются во многих отношениях так, как различаются прецедентное право и кодифицированное право.

Я убежден, мы слишком долго игнорировали способ, посредством которого знание о природе может неявно воплощаться в жизненном опыте без вмешательства абстрактных критериев или обобщений. Этот опыт передается нам во время обучения и приобщения к профессиональной деятельности предшествующим поколением, которому уже известно, о чем говорит этот опыт. Усваивая достаточное количество образцовых примеров, мы учимся ориентироваться и работать в мире, который наши учителя уже знают.

Это убеждение я связывал прежде всего с нормальной наукой и с ее изменениями в процессе революций, однако выскажу дополнительное замечание. Осознание когнитивной функции образцовых примеров может устранить пятно иррациональности, лежащее на моих прежних высказываниях относительно решений, которые я характеризовал как опирающиеся на идеологию. Если даны примеры успешной работы научной теории и есть общие ценности, поддерживающие деятельность науки, то не нужны особые критерии, чтобы обнаружить, что процесс идет не туда, или сделать выбор в случае конфликта. Напротив, хотя у меня еще нет убедительных подтверждений, я убежден, что одно из различий между моими программами сходств и критериев выразится в особой эффективности, с которой первая работает в ситуациях подобного рода.

Опираясь на эти соображения, я возвращаюсь наконец к проблеме выбора теории и к помощи, которую при этом может оказать перевод. Одной из основ, от которых зависит практика нормальной науки, является усвоенная способность объединять предметы и ситуации в классы сходства. Эти классы являются исходными элементами в том смысле, что объединение осуществляется без предварительного ответа на вопрос: «Сходны в отношении чего?» Тогда одна из сторон всякой революции выражается в том, что некоторые отношения сходства изменяются.

Объекты, которые до революции объединялись в одно множество, после революции могут попасть в разные множества, и наоборот. Представьте Солнце, Луну, Марс и Землю до и после Коперника; свободное падение, маятник и планетарное движение до и после Галилея; или соли, сплавы и соединение серы с железом до и после Дальтона.

Поскольку большинство объектов даже после изменения множеств продолжает группироваться вместе, обозначения этих множеств чаще всего сохраняются. Тем не менее перенос некоторого подмножества в другое множество может решающим образом повлиять на сеть взаимоотношений между множествами. Перенос металлов из множества соединений в множество элементов был частью новой теории горения, окисления и разницы между физическими и химическими комбинациями. Когда появляются такие перераспределения объектов среди множеств, основанных на сходстве, два человека, которые общались между собой с полным взаимопониманием, внезапно могут обнаружить, что на одни и те же стимулы они реагируют посредством несовместимых описаний или обобщений. Поскольку ни один из них не может сказать: «Я употребляю слово «элемент» («смесь», «планета» или «свободное движение») согласно таким-то и таким критериям», очень трудно выделить и устранить источник нарушения коммуникации.

Я не утверждаю, что в таких ситуациях ничего нельзя сделать, но прежде чем рассматривать этот вопрос, хочу обратить внимание, как далеко могут заходить подобные различия. Они относятся не только к именам или языку, но и к природе. Мы не можем с уверенностью утверждать, что два человека видят одну и ту же вещь, имеют одни и те же данные, но идентифицируют или интерпретируют их по-разному. Они различным образом реагируют на стимулы, которые предшествуют тому, что мы видим или получаем в качестве данных.

Поскольку теперь мы знаем (в отличие от Декарта), что отношения между стимулами и впечатлениями не являются однозначными и независимыми от обучения, разумно предположить, что они варьируются от сообщества к сообществу и эти вариации взаимосвязаны с соответствующими различиями в языковом взаимодействии. Теперь нарушение коммуникации можно рассматривать как свидетельство того, что люди, о которых идет речь, по-разному воспринимают определенные стимулы, получают из них разные данные, видят различные вещи или одну и ту же вещь видят по-разному.