В Касабланке у Миши появился русский сменщик, зиму он прожил в заваленном снегами дачном поселке под «высоковольткой» возле нашего Кобякова, и однажды ранней весной сказал мне:

— Внимательно следи за березой. Как только лист станет с копеечную монетку, у нас с тобой будет дело.

— Что-то новенькое, — ответил. — На веники режу всегда после Троицы…

— Голодной куме — блины на уме… или как там? — переспросил он с мягкой своей улыбкой.

— Кто про что, а вшивый — про баню! — взял я на себя «прямой текст».

— Да нет же, — разулыбался он. — Баня ни при чем. Тут, знаешь, в чем дело?.. Гуси всегда прилетают из теплых стран в эту пору, когда березовый лист только-только начнет распускаться… говорю, с копеечную монетку…

— Гуси-то причем?

— Русский Мальчик, где бы ни был, появится их встречать…

— На севере?

— Зачем — на севере? Дома!

— Прямо домой к нему прилетят?

— Те, что у него живут — прямо домой…

— Да как, ты объясни, дикие гуси могут жить дома? Осенью улетают, а зимой возвращаются?.. Так, что ли?

— Представь себе!

— Вот это уже «двадцать два», — сказал я ему. — Как в картах. Как в «очко» — перебор!

— Так, а что мы вообще-то знаем о гусях? Что «Рим спасли» — это и всё?

— Не надо! — сказал я твердо. — Тут как раз кое-что… Не говорил тебе, что как-то ранней весной ездил под Нижний Новгород гусиные бои смотреть? Там есть такой городишко — Павлово.

— Говорил, — согласился Миша. — Он там несколько раз был.

— Кто? — удивился я.

— Русский Мальчик! Про Павлово он и говорил.

— Миша! — тоном пришлось его упрекнуть. — Я-то — о себе!

— Выходит, и ты там был?

— Ну, конечно! Ездил туда со старыми гусятниками…

— Тут недалеко от Подольска живет один фермер… то ли Золотников, то ли…

— Золотухин! — поправил я.

— Вот с ним он и ездил, Мальчик…

— Да ты что?!

— И правда что, мир тесен! — рассмеялся Миша. — Выходит, могли ехать в одной машине…

— В тот раз — нет. Когда я с ним ездил. У Золотухина «газель». В кабинке трое. С нами был молодой гусятник из Курска, приехал со своими птицами с вечера. Вместе ночевали у Золотухина, чтобы утречком в дорогу — пораньше…

И так мне живо все это представилось!

И ярко пылавшая русская печь с полукруглым челом на первом этаже рубленного золотухинского дома — чело такое широкое, что подбрасывай метровые поленья, пожалуйста, а под высоким кирпичным сводом можно потом на корточках и веничком побаловаться — такой свод высокий… И долгое наше сиденье с вечера напротив озарявшей лица громадной печи, за просторным столом с толстой, из липы, столешницей, и удивительные рассказы хозяина о голубях и гусях, и раннее, с морозным туманцем и хрустким ледком, утро, когда выехали в Нижний…

— Что в кузове? — с нарочитой строгостью спросит потом молоденький лейтенант-гаишник, когда нас остановят уже под Владимиром.

И Золотухин охотно откликнется:

— Бойцовые гуси!

— Что-что?!

Все вылезем из кабины, высокий, жилистый Золотухин, закинет наверх брезент, и лейтенант сунется к большим, похожим на сундуки, плетеным из лозы корзинам, которыми доверху заставлен кузов «газели». Гуси в них переминались, потопывали, тихонько и мирно гундели, гукали, от них доносило слабым птичьим теплом.

— И что — будут драться? — недоверчиво спросил лейтенант.

— Ещё как будут! — пообещал Золотухин.

И молоденький «гаишник» совсем по-мальчишески вздохнул:

— Хэх ты, ну прямо, хоть бросай тут все и давай с вами: поглядеть!

— А за чем остановка? — невозмутимо поддержал Золотухин. — Я на твоем месте так бы и сделал!

Переночевали на окраине Нижнего у местных «гусятников», тоже встали чуть свет, а через два-три часа были в Павлово, в старинном городе мастеровых, который и сейчас славится перочинными ножиками всякого вида, хитрыми замками, голосистыми канарейками и удивительными лимонами, у которых тоже свой секрет: чтобы вырастить настоящий павловский лимон, надо знать «слово».

До недавнего времени тут были также петушиные бои, посмотреть на них, сделать ставки да попробовать выиграть сюда съезжалось якобы пол-России, но после нескольких крупных драк, восторженными зрителями в которых были уже петухи, бои запретили, зато гусиные остались — это дело благородное, чистое, безденежное… Потом, правда, знающие гусятники поговаривали, что и тут был играющий люд, как без него — ставили и местные, и приезжие, но все это шито-крыто, потихоньку, потому что за боями наблюдали дамы из отдела культуры, которые вдруг решили взять бои под своё крыло, — старых гусятников прямо-таки трясло при виде этих расфуфыренных дам — и единственный милиционер следил за птичьими схватками то с одного, то с другого места: потихоньку обходил сзади обширный круг, незаметно поглядывал…