— Один-один?.. Против всех?!

— Самое интересное в этих войнах, — сказал, словно припоминая что-то и еще раз оценивая это, старик, — самое интересное, что против всех ты воюешь ради них же самих, и победа здесь особенно дорога.

Старик говорил это с такой убежденностью, что Гаврюша невольно переспросил его:

— Ты победил?

— Иногда я думаю, что это так. Иногда.

— Вот и пусть он будет называться: орден Аскера.

— Орден Старого Солдата для маленьких черкесских… для маленьких русских… для чеченских… для всех маленьких мальчиков, которые проявили мужество… А что? Орден Старого Солдата — маленьким мальчикам, ым?.. За мужество, которого нам самим не хватило.

— Что ты там говоришь? — спросил Гаврюша. Как же не хватило, если вы тогда победили немцев, сильнее которых не было никого на свете, — это мне папа говорил и говорила бабушка, которая учит меня петь песни!

Может, Гаврюша вспомнил, что скоро ему выступать и надо хоть чуть прочистить горло и попробовать голос? Он вдруг на весь автобус не то чтобы запел — закричал:

Многие удивленно обернулись на голос, а некоторые даже повставали со своих мест, чтобы хорошенько было видать: кто это там поет? А старый Аскер сказал растроганно:

— Наверно, я все-таки продам все свои книжки и закажу хорошим мастерам такой орден. Орден Аскера, пусть. Орден Старого Солдата. А на обороте будет: «Маленьким мальчикам России. За мужество». Продам все свои книги…

— Ты что, библиотекарь? — спросил Гаврюша.

Старик прижмурился на миг:

— Н-не совсем.

— А какая у тебя была душевная рана, скажи? — попросил Гаврюша. — Я забыл тебя спросить, извини.

Старик снова прикрыл глаза, а когда открыл их, то первым делом повел подбородком куда-то за окно:

— Смотри: заяц!..

Гаврюша ткнулся лбом в толстое оконное стекло, расплющил нос:

— Где заяц, где?!

За автобусным окном плавно поворачивалось ярко-зеленое, словно только что подстриженное, ровное, как городской газон, поле, которое упиралось в гребешок со всей почти облетевшей лесополосы — только на самых верхушках деревьев держались листья. Вдалеке за деревьями виднелись голубовато-серые горы с яркими белыми пиками. Самые высокие из них восходящее солнце уже окрасило розовым, и в другое время Гаврюша надолго залюбовался бы этим красивым зрелищем, но теперь глаза его только мельком скользнули над краем поля.

— Где он, дедушка Аскер, скажи — где?

Аскеру пришлось приложить к стеклу толстый палец:

— Ну вон же он, во-он!.. Белый такой.

— Фи! — разочарованно сказал мальчик. — Да это вовсе не заяц!

— А кто же это, по-твоему? — удивился Аскер.

Мальчик еще раз поглядел на белое пятно посреди зеленого поля:

— По-моему, это полиэтиленовый мешок!

— Значит, у меня что-то с глазами, — грустно сказал Аскер. — А там, чуть левей? Разве это тоже не заяц?

Мальчик снова вгляделся:

— И это пустой пакет, ну конечно!

— И там… ближе к лесополосе? Во-он там!

— Гаврюша твердо сказал:

— И там тоже — пустой прозрачный мешок!

— Да что же это такое? — пробормотал Аскер. — Когда я мальчишкой из одного аула в другой ехал на бричке, то и слева и справа вдоль дороги тянулись высокие курганы, под которыми раньше хоронили богатырей… На таком кургане в самую середку венчика из густого терновника можно было поставить пустой глиняный кувшин, и ночью в него тихонько опускалась душа богатыря — пожалуйста, забирай кувшин в саклю — пусть она немножко поживет дома и слегка отдохнет и успокоится, пусть побудет среди людей, пусть почувствует тепло очага, который топят сухим коровьим кизяком, сырым хворостом, кукурузеньем и соломой да бодылками от подсолнуха… Пусть богатырская душа послушает разговоры, пусть ощутит густой и теплый запах овечьего сыра, который коптится над очагом… А что теперь?.. Теперь почти все курганы распаханы, тернов на них давно, нет, а вместо прыгающих там и тут зайцев на ветру дергаются рваные пустые мешки!

— А с ним можно было поговорить? — спросил Гаврюша. — С этим богатырем? Когда он отдыхал дома душой?

— Можно! — подтвердил Аскер. — Но далеко не всякому.

— Кто хорошо учится? — догадался Гаврюша.

— Кто хорошо учится, да, — согласился Аскер, и голос у него вдруг как будто помолодел. — Кто хорошо учится слушать и понимать прошлое и беседовать с героями, которым уже тысяча лет…

— Тысяча? — ахнул Гаврюша.

— И две, и три тысячи, — подтвердил Аскер. Столько, сколько черкесским богатырям… А значит, казацким тоже.

— Они росли вместе? — спросил мальчик.

— И старик будто похвалил его:

— Поверь мне: в одной семье.

— Как это?

Но Аскер уже опять подался к окну:

— Но у него шевелится хвост, посмотри!

Гаврила снова вгляделся:

— Да это потому, что мешок рваный и край болтается — дергает ветер.

— Ты думаешь, ым?