Не знаю, почему, но это я помню почти по минутам — как ехали по Можайке, как перед Немчиновкой в деликатной своей манере он извинился и попросил: не буду я против, если на несколько минут заедем к одной старушке?

Остановил «жигуленок» возле древнего, с обшарпанными стенами двухэтажного дома, взял заранее приготовленную бумажную сумочку с какой-то малой поклажей, скрылся за углом…

После я выговаривал ему: почему о Русском Мальчике он рассказал мне после того, как вернулся, и мы поехали дальше?

Разговорился бы перед этим, и я бы наверняка пошел с ним взглянуть на старенькую маму Русского Мальчика и на этот её чудесный крошечный огородик, в котором сколько и чего только не растет.

А так — они появились из-за угла: широкий в плечах, приземистый Миша и прямая, высокая, совершенно седая, но с моложавым, как мне показалось, лицом и внимательными глазами очень пожилая женщина в традиционной, поверх домашнего халата, стеганой безрукавке, в шерстяных, несмотря на летнюю жару, высоких носках и в теплых, с опушкой, домашних тапочках.

Миша что-то сказал ей, обнял, прощаясь, а она перекрестила его, и все осеняла потом неспешно щепоткой, пока он шел к машине, и потом уже, когда «жигуленок» тронулся, — вслед.

— Ты знаешь, что в этих местах была дача Паулюса? — спросил Миша тут же, как мы отъехали.

— Того самого? — уточнил я без особого интереса.

— Да, фельдмаршала.

— Знал, что под Москвой, а где — нет, не знал.

— Надо было показать тебе, уже проехали.

Я поддерживал разговор:

— Видно с дороги?

— С дороги не видать, в глубине. Да и кругом все изменилось… просто вспомнил, что сперва эта дача, а потом уже Витин дом.

— Витя — это кто?

— Русский мальчик, — сказал Миша и плечи у него слегка приподнялись. — Никогда тебе не рассказывал? К его матери мы сейчас заезжали.

— К бабушке тогда? Если мальчик…

— Нет, Мальчик — это у него прозвище. Со школьных времен. Как бы сказали теперь: кликуха. Полностью — Русский Мальчик.

— Н-ну, если кликуха — да полностью!

Миша обернулся только на миг, и обаятельная его, дружелюбнейшая улыбка как будто добавила сердечности голосу:

— Тут случай особый. Вообще-то я давно тебе собирался…

— Ну, так в чем дело?

— Столько раз собирался рассказать, поверь!

— А так и зажал, видишь.

— Представь себе: сорок седьмой год. Голодуха, если помнишь…

— Ещё бы!

— Если на Кубани у нас чуть не пухли, представляешь, что было тут?.. Ну, может, это сорок восьмой год, потому что он ходил тогда в пятый. Русский Мальчик… Или это в шестом? В учебнике по истории. Что наши предки, славяне, могли часами лежать в болоте и дышать через камышинку…

Признаться, тоже запамятовал, поэтому поддержал Мишу тоном:

— Главное, что могли.

— У них отец не пришел с войны, а кроме него ещё младшие сестрица и братец… Мать и на работе целыми днями, и в Москву по выходным стирать ездит, а попробуй-ка троих прокорми. А рядом эта дача, где Паулюс живет. Как сыр в масле, ты же понимаешь…

— Ясное дело.

— Вот бабы соберутся вместе поплакать, и давай: наши сложили головы, где-то в чужой земле лежат, дети голодные-холодные, а его тут как на курорте кормят… за что? За то, что наших детей без отцов оставил? Что все кругом разорил?.. А собирались все больше у них в доме, Витька этих разговоров, как понимаю, во! — наслушался. Ну, и решил посчитаться за отца. С фельдмаршалом…

— Ни больше, ни меньше, — сказал я сочувственно, но как бы и не без некоторой насмешки: нашелся, мол, пострел!

— В том-то и дело! — оживился Миша. — В том и дело. Причем один, представляешь?.. До этого они все подползали с мальчишками к забору с колючей проволокой, смотрели издали, как Паулюс купается в озерке, как загорает, как чай на берегу пьет… Возле него денщик — немец, прислуживает, а два наших часовых поодаль ходят: навстречу друг дружке. Забор в одном месте спускался в камыши на краю озерка, и Витька сперва выломал подгнившую доску, выбрал из-под неё ил… подготовился, одним словом. Потом разделся на берегу до трусов, надел на себя тряпошную сумку… ходил с такой в первый класс?

— Не только в первый…

— Ну, вот. А он положил в неё несколько камней…

— Отчаянный парень! — сказал я уже совершенно искренно.

— Он такой и остался! — откликнулся Миша. — Я вас как-нибудь познакомлю.

— А где он сейчас?

— Дай сперва досказать: положил несколько камней… Пролез в дырку, в зарослях отлежался, а потом приспособил эту самую камышину: одной рукой её во рту держит, а второй цепляется за траву, попу переставляет, боком себя подтаскивает…