Как и куда перетащили ночью это громоздкое чудо деревянного зодчества? На бричке увезли? Или хватило и тачки?

За чаем на табуретках поведал я обо всем этом Мише. Спрашиваю его: если старое название казачьей станицы относится теперь все больше к тому, что ежели что там упрут, то сховают надежнейнекуда, если не побрезговали моими вещичками, сделанными на отрадненском промкомбинате или в «Межколхозстрое», зачем тебе карловаться в твоем Марокко?

Если собираешься потом поселиться в Надежке, где все равно у тебя всё украдут?

— Не наступай на больную мозоль! — сказал он горестно.

Некогда устойчивое положение представителя престижного Комитета за рубежом для Миши закончилось полным крахом, одно время его даже не выпускали из какой-то африканской страны, держали как заложника — до тех пор, пока Советский Союз не выполнит обязательств по какому-то там поганенькому контракту… чего захотели!

Все заработанные деньги у него отобрали, еле ноги унес из мало цивилизованной каталажки, с оказией перебрался в соседнюю страну и начал отсюда, как я понял, уже самостоятельный, можно сказать, даже суверенный, как нынче модно, дрейф по Африке в качестве независимого консультанта, эксперта, многопрофильного специалиста и все в таком роде, пока не достиг, наконец, и действительно, высокогоположения, очень высокого: его рабочее место, которое он оставил на время отпуска, находилось в приподнятой над платформой кабине плавучего крана в порту Касабланка, где команды французского инженера он перетолмачивал по громкой связи на русский — для работяг из обслуги.

Этот Мишин кран!..

Как-то он позвонил с него по нашему номеру на Бутырской: хорошо, что я оказался дома.

— Это Касабланка, — я слышу. — Плахутин!

Я обрадовался!

— А чего у тебя такой голос, Плахутин? — спрашиваю. — Никак там на жаре простудился?

— Нет, — отвечает. — Это я охрип. Кран вторые сутки в ремонте, связь тоже барахлит, ребятам ору в «матюгальник». Напоминает, говорят, родину… по-моему, это они и подпортили связь: затосковали!

— А откуда ребята? — интересуюсь.

— Из города-героя Новороссийска… слышал о таком?

— Ну, как же! — смеюсь. — Краем уха… а кран?

— А кран, по-моему, из Сухуми… Их всего два таких было на Черном море, берега укрепляли — вот один и перегнали сюда: им теперь там не до того.

— Ты не только ребятам передавай привет, — говорю ему. — Крану — тоже. Пожалуй, это он тут возле Гагры болтался, особенно после шторма: как в море ни глянешь, торчит… а база у него и была в сухумском порту!

— Вообще-то уникальный кран: и подъемник, и землечерпалка, что хочешь…

— Привет ему, привет!

Ну, что умного скажешь, когда посреди сумрачных и дождливых осенних дней в Москве так вот неожиданно — Касабланка!

Может, дело какое? — спросил его. — Может, какое ответственное поручение?

Да нет, — отвечает. — Просто вот стоим на ремонте и выдалась минута…

Затосковал тоже?

Положил я трубку и долго сидел, уставившись в сумеречное окно…

Тешил себя: представлял, как в Доме творчества в Гаграх, в Приморском корпусе, в такую же примерно погодку, сидим на балконе в плетеных креслах, из высоких фаянсовых кружек пьем крепенький чаёк, а в берег тяжело шлепает волна, и неподалеку на неспокойной воде торчит этот плавучий кран, он тогда был там как неотделимая часть местного морского пейзажа… Пьем крепенький чаёк, и лобастый Юра Казаков, посверкивая из-под очков умиротворенными глазами и слегка опустив нижнюю губу, говорит, слегка заикаясь:

— Т-твоему поколению не п-повезло, старичок!.. Вроде какая разница — несколько лет… Но я успел купить дачу в поселке академиков в Абрамцеве. Всего-то за одиннадцать тысяч. А что теперь можешь ты? Так и будешь всю жизнь по этим д-домам, прости меня, т-творчества…

Ах, если бы, дорогой Юрий Павлович, светлая тебе память на земле и царствие небесное — выше… Ах, если бы!

А Юра сочувственно советует, несмотря ни на что, держаться, почаще доставать из тяжелого солдатского ранца тот самый маршальский жезл и драить его, не жалея сил, драить — он должен всегда блестеть!

— И главное при этом — не п-похмеляться, старичок! — говорит на горькой полушутке. — Это собственный опыт. Мы с Евтушенкой Женей жили в соседнем люксе. С вечера надирались в «Гагрипше» так, что я нес его на себе. Я его укладывал, а не он меня. Но утром… утром! Приоткрываю один глазок, нащупываю рядом бутылку, а он, слышу, в ванной на лицо плещет. Снова приоткрываю глаз: вижу, как мучается с гантелями… на это страшно смотреть, но он делает зарядку. Приподнимаю голову — а Женька уже за столом, уже стучит на машинке… Вот с кого надо брать пример, старичок!