Шрифт:
— Та и что твой Анатолий Поваров?
— Он говорил: читайте, ребята, Пушкина — там все есть. Сейчас точно не помню, домой приедешь, в «Руслане и Людмиле» посмотри… Описание захаровской поляны — один к одному. И как там его девица смущает… может, даже уговорили: надо же барчуку научиться утехам, так ведь?
К этому можно по-разному относиться, но ведь нашел я потом в поэме это место, нашел… После того, как Пушкин описывает сон околдованной Черномором Людмилы, и то, как, «бесплодным пламенем томясь», страдает возле неё Руслан, следует лирическое отступление — и в самом деле, довольно прозрачное:
И верю я! Без разделенья Унылы, грубы наслажденья: Мы прямо счастливы вдвоем.…………………………………………
Я помню маленький лужок Среди березовой дубравы, Я помню темный вечерок, Я помню Лиды сон лукавый… Ах, первый поцелуй любви, Дрожащий, легкий, торопливый, Не разогнал, друзья мои, Её дремоты терпеливой… Но полно, я болтаю вздор! К чему любви воспоминанье?Нашел я это, раз и другой перечитал и долго потом сидел, чему-то едва осознаваемому улыбаясь…
Милые вы мои! — все думалось. — Как бережно хранят, как трогательно помнят мельчайшие подробности, из которых вырастают дорогие их сердцу легенды… А, может, и правда, нет дыма без огня? Может, — нет?!
Кто-то защищает диссертации, пишет научные исследования, основанные на бумагах из захаровского сундучка Семеновых… Не исключено, что тот или иной листок из него выпорхнет за рубеж и занесет его на какой-нибудь аукцион, где продадут его не за малые деньги… Таков, к сожалению, нынче наш мир, таков!
А им тут, за здорово живешь все раздавшим народным пушкинистам, осталось все-таки самое главное: незамутненная ничем цельная любовь к своему великому земляку.
«Читайте, ребята, Пушкина там все есть!»
Ишь: эфиопы!..
Как-то мы с Володей неожиданно встретились на перроне в Одинцове: он там работает, а я приезжал по каким-то своим делам.
После радостных восклицаний он вдруг примолк, внимательно в меня всматриваясь, спросил вдруг:
— Ты в церковь ходишь?
— Стараюсь бывать.
— И причащаешься?
— Стараюсь тоже…
— Когда последний раз причащался?
— Месяц назад. В монастыре… Может, даже меньше. Да и у нас теперь в соседнем селе, в Тимохове церковь. Во имя Серафима Саровского. Рубленая. Красотища!.. Богатые ребята построили. И батюшка сибирячок, из-под Иркутска: отец Владимир.
— От Захарова до Тимохова по прямой — всего ничего, — сказал он. — Оттуда тоже наши невест брали. Считалось, тоже хорошие девчата. Как и в Раёве. Даоттуда к нам раньше по прямой…
— Почему — раньше?
— Теперь-то не пройдешь, позарастало… А Тимохово от тебя рядом: молодец, что ты ходишь.
— Прекрасная дорога.
— В том и дело, что мы теперь — только по дорогам, а тропки…
— «Позарастали стежки-дорожки»?..
— Конечно! Грибники все истолкли, а старые «стежки-дорожки» позарастали.
— А с чего это вдруг — про церковь?
Он опять будто похвалил:
— Вид у тебя благостный.
У меня как раз сложная продолжалась полоса, я хмыкнул недоверчиво:
— Хорошо, если, и действительно, так.
— Я тебе говорю, — уверил Володя. — И строй речи у тебя все-таки особый… по нашим временам.
— Давай! — сказал я, посмеиваясь. — Давай.
— И ты никогда не материшься…
— Володя? — укорил я тоном. — Еще чего! Разве это заслуга?
А он опять за своё:
— По нашим-то временам!
— С чего это, и правда что, взялся? — спросил его. — Сам-то в храм часто ходишь?
— Не получается! — сказал он горько. — То работа, то… всякое, знаешь.
— А откуда же ты тогда — и про строй речи. И — о благости?
— С детства, наверно, помнится. Как приболеешь… да не только это. Всякого бывало по молодости… А куда? Как что случится. Конечно, к бабкам. К знахаркам. К заговорщицам… те давай молитвы шептать. У нас в роду было много.
— Стоп! — обрадовался я. — Погоди: Арина Родионовна тоже была знахарка? Тоже умела заговаривать?