В ответ трубка заверещала неприятным женским голосом:

— Дежурный, что у вас там делается? Вы спите или стихи сочиняете, кхи-кхи? Надо же ценить чужое время!

Алеша ясно представил себе лицо старшей лаборантки — желтое, одутловатое, с ядовитыми ямочками на щеках. Он сказал недовольно:

— Говорите, что надо.

— Ах, это вы, Алексей Павлович? Извините! — Голос в трубке медово зажурчал. — Вы изобретатель, человек рассеянный и все такое, но нельзя же, милый, распускать персонал. Ваша масленщица перепутала краны.

— Почему... вы думаете? — запинаясь, спросил Алеша, у которого вдруг похолодели ноги.

— Анализ показал десять процентов эмульсированной воды. Это не очищенная нефть, как вы полагаете? Я послала ее снова. И что это за работник? Еле двигается, за все задевает, прямо слон в посудной лавке. И дерзит ужасно...

Алеша положил трубку на рычаг. Конечно, масленщица перепутала краны... А если нет? В мозгу опять замелькали цифры — секунды, тонны, ёмкость цистерн. Нет, лучше не думать. Через два часа он сдаст дежурство и пойдет завтракать в кафе. Как всегда, там соберутся комсомольцы из ночных партий. Алеша расскажет им о том, как масленщица напугала его ночью, перепутав краны. Лучше всего он представит это в лицах. Будет много смеха, а тем временем он закажет кофе с булочкой, лимонаду, ореховой халвы. Плохо только, что ребята почему-то считают его сластеной, лакомкой, маменькиным сынком. Пожалуй, уж халвы не надо, а лучше заказать пива и угостить ребят, чтобы знали...

Щелкнул и застрекотал телефон. На этот раз трубка заговорила сухим, ровным голосом инженера Шуткова:

— Это вы, юный Эдисон? Ну, как идет очистка? До сих пор не знаете? Пора уладить это, вы задерживаете перекачку, дорогой. Что? Пара нет? Ну, и что же из этого следует? Вам отпустили средства, чтобы вы наладили очистку без подогрева. Мороз тут ни при чем. Работать надо, а не ссылаться на погоду. Что?

Алеша увидел масленщицу. Она сидела на табурете и чесала голову под платком. Занятый разговором с Шутковым, он и не заметил, как она вошла. Он смотрел на нее вопросительно и зажимал рукой трубку.

— Правильно взята проба, — сердито сказала женщина. — Сатана она вредная, лаборантка. Разве я не знаю порядок!

Алеша отвернулся. Трубка хрипела и лаяла: «Алло, алло, у аппарата...» Он молчал и тупо разглядывал круглый черный сучок на деревянной раме. На сучке застыла янтарная капля смолы. Это было отвратительно: черный сучок на гладко обструганной доске. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза и сказал в трубку неожиданно спокойным голосом:

— Вода не отделяется, Антон Иванович. Научите, что делать!

Несколько секунд было тихо. Очевидно, Шутков приходил в себя и обдумывал ответ.

— Я не изобретатель! — закричал он грубо. — Я не морочу людям голову авантюрами. Вы знаете, милый мой, что вы наделали? Теперь потрудитесь сообщить дежурному по тресту — два-девять. О, черт! Девять, а не пять!

Алеша постучал рычагом аппарата. Масленщица подошла к нему сзади и ткнула его в спину костлявым пальцем.

Она хотела утешить и ободрить его, но не знала, как это делается.

— Понимаешь, зарезали мою работу, — говорил Алеша, качая головой. — Они все знали, какой тут риск... И управляющий, и этот Шутков. Знали и не помогли! А теперь он говорит — авантюра. Но, честное слово, это не авантюра!

— Да ну, брось, — сказала масленщица, — известное дело, начальство.

Если бы Алешу спросили впоследствии, как он провел остаток ночи, он, вероятно, не смог бы ответить. Все, что происходило вокруг него, и все, что делал он сам, походило на дурной сон. Телефонный аппарат превратился в злое, коварное существо — он назойливо стрекотал и грубо кричал на Алешу разными голосами. Он требовал, чтобы Алеша поскорее освободил амбары; чтобы он замолчал и не пускался в объяснения; чтобы он не молчал, как истукан, а немедленно дал объяснения. Потом телефон затих. Алеша стучал рычагом и орал в трубку дрожащим, осипшим голосом: «Котельная... надо поднять пар... немедленно поднимите пар!..» В ответ доносился гул проводов, щелчки разрядов и невнятные голоса. Оп бросил трубку и стоял, повернувшись лицом к стене, ковыряя ногтем черный сучок... Он не заметил, как окрасились окна рассветной мутью и потускнела лампа, как бы истощив свой ослепительный свет. Кто-то входил в комнату. Алеша слышал, как скрипели половицы. Кто-то коснулся его плеча, он обернулся.

— Сдайте журнал сменному, — сказал дежурный по тресту, — и пройдем в контору. Надо составить протокол.

Здесь были Шутков, начальник конторы и старшая лаборантка. Они тихо разговаривали между собой, как будто Алеши и не было в комнате. Сменный техник молча принял у него журнал.

На дворе стояли рабочие и смотрели на Алешу, точно видели его в первый раз. Ему захотелось рассказать им о своем горе.

— Инженеры знали, что во время морозов может понадобиться пар, — сказал Алеша. — Они все опытные, они знают побольше меня. Почему мне не помогли?

— Давайте поторопимся, — сказал дежурный.

Повернув голову навстречу ветру, Алеша ощутил колющую влагу на щеках и понял, что плачет.

По промыслам ходили смутные слухи. Говорили, будто уволенный техник конторы перекачки вовсе не техник, а матерый кулак, проникший в аппарат треста, чтобы свести счеты с советской властью; будто он имел в России до революции пятистенный дом, крупорушку и поболее десятка голов скота, а сына его еще раньше осудили за какое-то злодейство.