— Пятнадцать между опорами, Анечка. В точности по размерам. Чего же он лается?

— Скажи ему, что я распорядилась продолжать, — ответила Анна Львовна. — Только утопите поглубже опоры, как я показывала.

«Я больна, — подумала она, плотно закрывая глаза, чтоб отвязаться от докучливых прозрачных мух. — Этого недоставало».

Домой она вернулась раньше обычного. Ей хотелось поскорее увидеть Григория, чтобы поговорить с ним о деле Петина.

«Скажу ему о себе, — думала она, — я взялась за новое дело и на каждом шагу спотыкаюсь и делаю ошибки. Я могла бы отказаться от проектирования и теперь была бы спокойна. Тысячи людей вокруг выполняют изо дня в день одну и ту же привычную, налаженную работу. Чтобы улучшить дело, надо брать на себя ответственность, беспокоиться и рисковать. Петин хотел улучшить дело, мы хвалили его, предостерегали, давали советы и как будто сами участвовали в его работе. Теперь у него неудача, а мы стоим в стороне, морщимся и делаем вид, будто мы тут ни при чем. Значит, сами мы не хотим беспокоиться и рисковать?..

И еще я скажу ему: раньше здесь сидели тупые, трусливые люди вроде Тоцкого, они держались за устаревшие нормы, выдумывали пределы, объявили войну техническому риску — и все это для того, чтобы оградить себя от ответственности и беспокойства. Мы пришли на смену этим людям, и мы, правда, уже не толкуем о пределах и нормах. Мы очень хвалим тех, кто беспокоится и рискует, но сами вовсе не хотим беспокоиться и рисковать. Чем же мы лучше Тоцкого?.. Все мы ответственны за неудачу Петина. Почему же мы молчим? Ты должен говорить об этом на партсобрании, на активе, повсюду. Ты должен отстоять Петина!»

Так думала Анна Львовна и так хотела говорить с мужем. Но в душе чувствовала, что не сможет убедить его. Она даже заранее знала, как сложится их разговор: Григорий будет внимательно слушать и кивать головой, улыбаясь каким-то своим мыслям, возьмет ее за талию, назовет «горячкой» и «храбрым товарищем», будет ходить по комнате из угла в угол, ловко повертываясь на каблуках... и тут уж Анне Львовне придется послушать.

Григорий скажет, что ей не все известно, что имеются некоторые обстоятельства, которые... Что именно ей неизвестно и каковы эти обстоятельства, Григорий, конечно, не сообщит, и придется поверить ему на слово. Потом он заговорит о дисциплине, о борьбе с авариями, о бдительности, — заговорит назидательно, веско, убедительно. Все, что он скажет, будет правильно, но... не будет иметь никакого отношения к Петину и его делу, и потому, что его рассуждения будут правильны, Анна Львовна почувствует себя неправой и скрепя сердце должна будет сдаться.

Григория дома не оказалось. Анна Львовна прошла в его кабинет и села в кресло возле письменного стола. Перед ней на столе лежала кипа бумаг. На одной из них Анна Львовна прочла косую надпись, сделанную рукой Григория: «Надо огородить трансмиссию сеткой. Мы отвечаем за жизнь рабочего». Она пристально разглядывала эту надпись, сделанную небрежно, тупым красным карандашом. Буквы ожили и расползлись по бумаге, как тараканы. Она встала и вышла из кабинета, где золотые корешки книг, карты и диаграммы ожили и поплыли справа налево. В столовой так же ожили завитки и звезды на обоях. Анна Львовна легла на диван, закрыла глаза и подумала, что сейчас умрет от какой-то неведомой болезни.

Когда она снова открыла глаза, те же завитки и звезды уже не плыли, а висели неподвижно. Тошнота прекратилась, Анна Львовна вздохнула свободно. Она вспомнила разговор, подслушанный в бане, и в голове ее мелькнула догадка: так вот какая болезнь мучает ее теперь!

Приятно было лежать на прохладном диване, дышать и смотреть на свою белую руку с пятном туши на указательном пальце. Ей было немного жалко себя и хотелось, чтобы Григорий поскорее вернулся. Прежде, когда ей случалось заболеть, Григорий падал духом, потерянно бродил вокруг, неумело ухаживал, и Анне Львовне нравились его тревога и неумелость. Она даже притворялась более нездоровой и слабой, чем это было на самом деле. Сколько раз перед сном она говорила Григорию, обнимая его теплую шею: «Погоди, вот соберусь, рожу пацана». А он колол ее небритым подбородком и отвечал печальным, ласковым голосом: «Отстали мы с тобой, товарищ, позорно отстали». И она чувствовала, что Григорию грустно и он уже не верит, что у них может родиться ребенок.

Сейчас она воображала: подойдет к нему и скажет с лукавой, беспечной усмешкой, как говорили между собой женщины в бане: «Ну, слава богу, я, кажется, попалась». И заранее представляла себе его растерянность, испуганный и счастливый вид.

Прислушиваясь к автомобильным гудкам и шагам на лестнице, она незаметно задремала, а когда проснулась, увидела под дверью светлую щель, торопливо встала и вошла в кабинет.

Григорий сидел за столом и писал. Когда Анна Львовна вошла, он отложил перо, промакнул написанное и обернулся ей навстречу.

— Не хотел будить тебя и все-таки разбудил, — сказал он, устало моргая. — Половицы скрипят, а у меня, брат, шаг стал тяжелый, солидный.

Анна Львовна наклонилась к нему, опираясь рукой о его плечо. Она хотела беспечно улыбнуться и произнести заранее приготовленную фразу. Но взгляд ее упал на бумагу, и она прочла последние слова: «передано следственным органам...» Она присела на ручку кресла, заглянула через плечо Григория. Да, так и есть: фамилия Петина стояла в сторонке, повыше.

— Работы пропасть, — сказал Григорий, как бы невзначай откладывая бумагу подальше. — В тресте я просто не могу сосредоточиться. Какой-то непрерывный человеческий конвейер. Начальники отделов еще могут позволить себе роскошь запираться в кабинетах, а я весь день с народом. Голова пухнет.

Он взглянул на жену, и в глазах его мелькнуло беспокойство.

— А мы чего-то серенькие да хмуренькие. Не помогла разве касторка?

— Знаешь... что, — начала Анна Львовна, — я хотела тебе сказать...

Она силилась вспомнить, что хотела сказать мужу, и ничего не находила.

— Я слышала, Петина сняли с работы, — сказала она чужим голосом. — Разве ты не хозяин в районе?

— Ну, сняли-то правильно, положим. — Григорий чиркнул спичкой и нагнул голову, закуривая. — По его милости полторы тысячи тонн в озеро спустили. За это мы, товарищ, крепко ударим.