Я заглянул в комнату отца. Тот храпел, сидя в кресле, с едва заметно тлеющей сигаретой в руках. Глядя на него, такого жалкого и ненавистного, я все-таки решился. В ванной мы всегда вешали полотенца на жгут, натянутый между шкафчиками с принадлежностями. Он был прочный, потому что я не смог сорвать его руками. Срезав его большим кухонным ножом, я намотал оба конца жгута на ладони. Картина все больше прояснилась.

Я вошел во мрак комнаты. Он сидел на кресле, запрокинув голову, ведь именно так он любил курить – лицом вверх, чтобы по открытым дыхательным путям проникал сизый дым его дешевых сигарет. Инструкция по оказанию первой помощи пострадавшим от здорового образа жизни. Не мешкая ни секунды, я зашел за спинку кресла и, скрестив руки, накинул петлю ему прямо под кадык. Первые несколько мгновений мне начало казаться, что все происходящее – лишь сон, потому что его тело никак не реагировало, но потом…

Он резко дернулся и попытался наклониться. Не знаю, откуда во мне взялась такая сила, что я смог удержать его могучее тело, но мне хотелось, чтобы это была вся злость и весь страх в моей душе, чтобы они вырвались на свободу через силу, твердость руки и ясность намерений.

Он все дергался, размахивая руками, пока не увидел мой силуэт в зеркале на стене напротив. На секунду он замер, не веря своим глазам, но это выражение пропало, а его лицо исказилось маской ярости. Его кулак врезался мне в висок, не так сильно, но ощутимо. От следующих ударов я уворачивался, как мог, и чувствовал, что он слабеет, промахивается, попадает мне вскользь по подбородку и носу. В зеркале я видел его вздувшееся лицо и шею. Глядя на то, как он мучается и понимает, что собственный сын ненавидит его до желания убить, я начал осознавать то действие, которое осуществлял. Детский страх перед преступлением, перед смертью отца, уступали место чувству освобождения, которое заставляло задумываться, представлять картины будущего, где я был свободен от всякого страха и унижения.

Я упал на колени, уворачиваясь от уже теперь бьющих в хаосе, в предсмертной конвульсии, кулаков, развел руки вдоль спинки кресла, но до самого последнего момента не отпуская жгута. Когда все было закончено, я решил, что освободил не только себя.

Теперь нужно было найти что-то, чтобы сжечь квартиру. Похоже, дядя, нам придется задержаться на какое-то время.

Моя жизнь в городе была похожа на сон. Я и понятия не имел, насколько другим может быть мое существование. Огромные дома, высокие, переходящие из одного в другой так далеко, насколько хватало взгляда. Запах промышленности сменился новым, доселе неизвестным мне ароматом, который я представил как «ветер новой жизни». Мне больше ничего не нужно было на этом свете.

Кроме, разве что, старых друзей. Они остались где-то там, далеко-далеко за двое суток пути по трассе. Даже воспоминания не грели сердце, ведь мы уезжали в такой спешке, из-за чего в голове все смешалось, отдельные отрывки не складывались в общую картину, они напоминали несимметричный калейдоскоп.

Два дня на организацию похорон, три дня на оформление документов о продаже квартиры, которая осталась в лучшем состоянии, чем я представлял себе, когда стоял на улице, глядя как алый ореол вырывается из наших окон. Пожарные приехали очень быстро и, уж не знаю, как они это сделали, но большая часть жилья была спасена. Лишь комната отца была превращена в камеру смертника, в ней сгорело практически все.

Дядя свидетельствовал, что отец был чертовски пьян, когда провожал его в мотель. И, скорее всего, уснул с сигаретой.

Как было противно слушать о том, что весь город знал о его пьянстве и поведении, но это все спускалось на тормозах из-за его горя, его утраты. Никто не хотел связываться с отчаявшимся человеком, особенно таким, который на вид выглядит уравновешенным, лишь по ночам пьянствующим напролет.

Всем было плевать на мальчика, живущем в постоянном страхе от созерцания настоящего отчаяния, причину которого он узнал лишь, когда терять уже было нечего.

И что теперь? Когда мне исполнилось восемнадцать, я получил полное право распоряжаться денежными средствами от продажи квартиры и прочего имущества. Было ли это приятным – осознавать, что прошлое исчезло, осталась лишь его тень в воспоминаниях?

Дядя был идеальным опекуном для меня. Он хранил деньги в банке, чтобы я мог сосредоточиться на учебе, которую он же мне и оплачивал. Мне казалось, он чувствовал вину за то, что знал о сущности моего отца, но приехал за мной слишком поздно, оттягивая этот момент до последнего.

Никто не мог предположить такого исхода.

Обучение мое осуществлялось в виде особых курсов по ускоренному изучению современных методов заработка, на которые дядя делал огромные ставки, будучи человеком умным и следившим за ходом жизни.

Репетитор, мужчина лет сорока, никогда, наверное, даже во сне, не расстающийся с костюмом-тройкой, вбивал мне в голову веяния рынка, пытался до боли во лбу объяснять мне экономику, как науку, простейшими словами.

И, черт возьми, ему это удалось.

В двадцать лет я обнял напоследок своего старика, как я называл дядю уже давно, и купил себе двухкомнатную квартиру на другом конце города, почти в часе езды от старого жилища на метро. Мне нравилось метро, видимо, долгая поездка к адресу из объявления и стала последним камнем на весы правильного решения.

Когда я ехал в толпе людей, которая жила своими интересами, своими правилами, я чувствовал ее мысли, изучал каждого представителя рядом с собой. И это помогало мне держать свои собственные мысли на плаву, даже несмотря на то, что новых друзей за все эти несколько лет мне так и не удалось завести.