И вот однажды, девочка, дождавшись, когда мама уйдет на работу, в очередной раз спустилась под землю, ее ждало разочарование столь сильное, что оно могло сравниться лишь с небольшим количеством случаев ее жизни.

Ее друг едва шевелился в своем домике. Его движения были скованными и слабыми. Подергивая половинкой хвоста, он не мог шевелить задними лапами, и только мордочка дергалась к хозяйке, наполненная отчаянием, слишком огромным для такого маленького существа. Целый день девочка не умолкала, сидя в подвале и выходя лишь затем, чтобы стащить немного пищи для умирающего питомца. Она плакала, поглаживала его ставшую жесткой шерсть, приговаривая ласковые слова, потом рассказывала ему истории из книжек, убаюкивала стихами и песнями, но любимцу становилось все хуже.

– Он начал кричать, – ее глаза были полны боли, но рассказ уже увлек ее в бездну воспоминаний. – Он кричал громко и страшно, почти по-человечьи. Черт подери, я даже в самых ужасных снах не могла представить, что это будет настолько ужасно! Только потом, спустя много лет, я узнала, что это был рак. Что крысы страдают им гораздо сильнее людей, и боль от ног, пораженных опухолью, поднималась в его маленький мозг.

Девочка гладила питомца, проливая на него слезы и поток утешительных слов, и одну-единственную просьбу к богу, о существовании которого она знала из книг. Она просила того, кто, в ее понимании, был существом, способным исполнить желание, о том, чтобы ее крыс скорее перестал кричать и выздоровел, но ничего не помогало.

Наверху раздался голос матери. Она пришла с работы.

Девочка вся дрожала, прикрывая рот своему другу, боясь, вдруг, если мать узнает, что дочь не выкинула заразного питомца, это рассердит ее, она просто бросит его умирать на помойке.

В какой-то момент, наиболее жестокий, все остановилось. Звуки затихли, время превратилось в густой туман. Может это произошло из-за пелены слез, застилающих глаза девочки, но она почувствовала взгляд малыша в ее руках на себе. Он перестал кричать, его глаза были едва открыты, что лишь сквозь маленькие щелочки он умоляюще смотрел на хозяйку и на друга.

Ощущение исчезло. Малыш снова захотел кричать, и девочка, отвернувшись в сторону, роняя на землю десятки слез, сжала свои маленькие кулачки крепко-крепко…

Она даже не услышала хруста за стеной своего плача.

– Когда я поднялась наверх, мать не поинтересовалась, почему я все в слезах и грязи. Она готовила ужин и просила не мешать ей. За окном сгущались сумерки и, одевшись, я вынесла под курткой тело своего питомца.

На улице бушевал ветер. Не ураган, но все же достаточно сильный, чтобы девочка испугалась, что ее унесет прочь от ее крепости. Но план уже сформировался в ее голове, и она не намерена была отступать.

Короткими перебежками от куста к дереву и дальше, она обогнула дом до безветренной стороны. Там, выкопав ладошками яму, достаточную для успокоения своего любимца, похоронила его. И, когда дело было сделано, она поняла, что произошло только что.

Смерть друга освободила ее из уз страха перед окружающим миром. Она выскочила прямо в объятия ветра, сейчас девочка хотела, чтобы ее унесло прочь, далеко-далеко, где всегда ночь и где можно кружиться под музыку ветра бесконечно. Каждый миг нескольких минут девочка наслаждалась тем обилием шума, что окружал ее и резал слух, но был таким желанным. Каждый шаг по мягкой и податливой земле вызывал желание сбросить обувь, чтобы почувствовать холод ногами.

– Это было прекрасно. По иронии судьбы, один из страшнейших дней моей жизни, стал же и счастливейшим.

Мы шли обратно, с той же скоростью, взявшись за руки. Я чувствовал, какие эмоции бушуют в ее душе всем своим телом, от ушей до кончиков пальцев, которые она сжимала своей ладошкой.

– Через семь лет, когда мне исполнилось четырнадцать, несчастье приключилось и с матерью. Я смотрела в окно и видела, как она, в свой выходной, работает в саду, ее это успокаивало, а может, даже давало смысл в жизни. Как будто цветы и прочая зелень требует куда большего ухода, чем больная дочь, обреченная всю жизнь провести в стенах. Внезапно, она схватилась за сердце и упала навзничь. Я видела это собственными глазами, но ничего не могла поделать. Гадкое солнце даже не пряталось за тучей. Я видела тело матери размером со спичечный коробок. Я набрала все известные номера телефонов, но никто не отзывался. Лишь спустя два часа бесконечной паники и отчаяния, я, посреди жаркого лета, вышла на улицу в нескольких куртках с дождевиком поверх всего этого уродства, чтобы не зажариться на солнце. Но было уже слишком поздно…

Ее слова были ужасны, ужасны настолько, что мои грехи были лишь песчинкой в часах размером с тем, что ей довелось пережить. Она перестала говорить, поставила точку, не рассказывая о том, как она жила после всего произошедшего, не добавила ни слова о том, чем занимается, и что ее мучает.

Лишь рассказ о прошлом, послуживший мне опорой, которая помогла совершить лишь один-единственный шажок к ней в голову. Этого оказалось достаточно, что влюбить меня по уши.

Я смотрел на ее блестящие глаза, полные слез, на хрупкое тело и понимал, что с ней нам не суждено быть вместе из-за того, ведь мы уже знаем друг о друге слишком много. Но я мог надеяться на взаимность с ее стороны.

Я притянул ее поближе и осторожно прикоснулся, не поцеловал, а лишь слегка приложил свои губы к ее губам. Почувствовал вкус ее слез и вдохнул частое дыхание.

Она хотела меня поцеловать, но я чувствовал то, что и ей открылось понимание того, как наши отношения становятся слишком больными друг для друга. Она прижала свою щеку к моей, и это прикосновение сказало мне больше чем тысяча любых слов, липнувших к языку.

Молния сверкнула, гром затих, и так же неизбежно она отстранилась от меня.