А на пороге уж XX век, и время всё подгоняют да подгоняют…»

Поскольку в этих записях в основном были какие-то непонятные чертежи и схемы, тогда они не очень заинтересовали меня: ну что возьмешь с человека с гуманитарным образованием?..

Тем более, что хозяин квартиры и тетради был ведущим инженером одного НИИ. На мой вопрос об этих чертежах и схемах он лишь презрительно усмехнулся и махнул рукой:

— Бессмысленные схемы… Чушь… Бред сумасшедшего. А тетрадь храню из уважения к старине… Впрочем, если ты вдруг все же надумаешь отправиться на поиски мифических перевернутых пирамид и возьмешь меня с собой, — с удовольствием подарю тебе тетрадь и в придачу — вот это…

Мой знакомый протянул мне выцветшую старинную картинку. На пожелтевшей бумаге еще можно было различить золотого петушка и египетскую пирамиду, нарисованную вершиной вниз…

Степана Ивановича Шешковского знал, люто ненавидел и боялся весь Петербург. От великосветских баловней судьбы — до самых последних нищих.

Известность и ненависть он приобрел еще когда служил во времена императрицы Елизаветы Петровны в Тайной канцелярии.

Рядовой чиновник Шешковский обратил на себя внимание начальства тем, что умело допрашивал людей, составлял толковые донесения, а кроме того, научился преображаться и втираться в доверие.

Он мог бродить по городу под видом торговца кваса, гулять в трактире как подвыпивший матрос или разъезжать по улицам столицы в телеге, груженой углем, и, не вызывая подозрений домовладельцев, предлагать им свой товар.

Начальство ценило расторопность и рвение Степана Ивановича и ласково называло его «наш проказник».

Когда Петр III уничтожил в 1762 году страшное учреждение — Тайную канцелярию, Шешковский короткое время был не удел. Но вот к власти пришла Екатерина II, и его талант снова понадобился.

Сменилось название учреждения, изменилась должность Степана Ивановича, другое получил он и прозвище. При новой императрице Шешковский стал обер-секретарем тайной экспедиции I департамента Сената, короче говоря, возглавил политический сыск.

А за глаза его теперь величали не «проказником», а «вездесущим». Он мог внезапно появиться в любом дворянском доме Северной столицы, без всякого приглашения и к большой досаде хозяев. Чаще всего подобное происходило, как назло, в тот момент, когда в доме шли политические беседы, не очень приятные двору ее Величества.

Шешковский так умело раскинул агентурную сеть в столице, что мог в любую минуту доложить Екатерине II о поступках, замыслах и разговорах почти любого светского петербуржца. Хоть и называли императрицу сторонницей «доброго, просвещенного правления», однако не могла она обойтись без Шешковского и его агентурной сети. За то и ценила старательного служаку.

В 1791 году Степан Иванович был произведен в тайные советники — чин, соответствующий армейскому генерал-лейтенанту. Но даже сенаторы и фельдмаршалы побаивались Шешковского и искали дружбы с ним.

Лишь всесильный фаворит Григорий Потемкин мог позволить себе подшучивать над обер-секретарем Тайной канцелярии, а при встрече всегда говорил ему:

— Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?

Шешковский же отвечал с почтением:

— Помаленьку, Ваша Светлость!..

Считалось, что за чинами глава политического сыска не гнался, а вот к обогащению была у него страсть. Шептали злые языки, будто за взятки он многих освободил от наказания и нажил таким путем не три дома в Петербурге, как считалось официально, а восемь или девять.

Провинившихся или подозреваемых Шешковский обычно вызывал к себе в дом, расположенный вблизи Калинкина моста. Конечно, речь шла не о простолюдинах, а о знатных людях. В своем домашнем кабинете глава сыскного ведомства проводил вначале в непринужденной обстановке душещипательные беседы, доверительные расспросы, а если считал нужным — переходил к крутым мерам.

Журнал «Русская старина» за 1874 год так описывал эти меры: «…в кабинете Шешковского находилось кресло особого устройства. Приглашенного он просил сесть в это кресло, и как скоро тот усаживался, одна сторона, где ручка, по прикосновению хозяина вдруг раздвигалась, соединялась с другой стороной кресел и замыкала гостя так, что он не мог ни освободиться, ни предотвратить того, что ему готовилось.

Тогда, по знаку Шешковского, люк с креслами опускался под пол. Только голова и плечи виновного оставались наверху, а все прочее тело висело под полом. Там отнимали кресло, обнажали наказываемые части и секли. Исполнители не видели, кого наказывали. Потом гость приводим был в прежний порядок и с креслами поднимался из-под пола…»

Если после такой болезненной и унизительной экзекуции «гость» выкладывал то, что требовалось хозяину дома, дело завершалось без всякой огласки.

Шешковский был хорошим психологом и понимал, что вряд ли найдется дворянин, который вызовет его на дуэль и станет жаловаться императрице. Ведь для этого наказанному Степаном Ивановичем дворянину пришлось бы рассказать, как он был унижен и выпорот, словно крепостной мужик. А подобный позор светский Петербург никогда не забудет…