но нет нужды в первичном ознакомлении с тайнами психики, чтобы понять, что страх последствий никогда не пересилит желание. И это нечто большее, чем детский протест

когда Джении впервые достала зеркало и я почувствовала простой женский трепет от ношения чего-то созданного, чтобы женщина чувствовала себя как женщина…

Я уродлива, дядя. Нет другого способа объяснить это. Но это не значит, что у меня нет гордости, нет радостей, нет тех же прав чувствовать заслуженность любви от тех, кто не связан со мной кровью. Я могу быть уродливой, но не вижу причин, чтобы действовать как урод.

Мама, конечно, всегда другого мнения, настаивает, чтобы я носила платья и прическу настолько обычные, насколько возможно (и это в семье, где на одежды мамы и брата тратится средств больше, чем поступает от наших скромных доходов). Это не из-за произвольной тирании, нет: исходя из того, что любое внимание, которое я при- влекаю – даже дерзость, если я надену костюм нормального человека – подвергнет меня ненужным страданиям и насмешкам. Только мое благополучие она имеет в виду, пытаясь задушить любые мои попытки расширить гардероб безвкусным гротеском.

Без сомнения, жестокость из блага.

Так что ты можешь представить ее лицо. Не прошло и полдня после вызволения сына из офиса шерифа, как тут новое огорчение. Шок и удар по ее суверенитету.

– Что, – начала она, тут же продолжив, – ты с собой сделала?

Не имея надежного ответа, я тщетно и глупо опустила голову и прикрыла свои уши руками. Он потянулась ко мне и убрала их прочь, зажав одно из запястий между своими пальцами с поразительной ожесточенностью.

Ты удивительно идиотическое создание, – сказала она. – Ты величайшая, неуклюжая тупица.

Она повернулась к Роману и рассматривала его, силясь узнать приложил ли он к этому руку.

На его лице читалось противоречие, желание разделить и усилить свою вину сопротивлялось с его осознанием и без того шаткого положения. Он покачал головой, и конечно я частично была разочарованна, что он не пришел мне на помощь, но также и рада: я приняла решение и оно мое собственное.

Я… – произнесла мама, ее внимание снова переключилось на меня, – я просто не- доумеваю. Ты хочешь сделать из себя посмешище? Ты потакаешь собственному уни- жению? По крайней мере, я думала у тебя есть [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ] мозги. По крайней мере, я так думала.

В прошлом, естественно, были времена, когда я раздувала факел неудовольствия мамы, но никогда, в отличии от Роман, не делала этого преднамеренно. И мама, по тем или иным причинам, ведомым только ей, делал над собой усилие, сдерживалась и тер- пела меня, что сильно расшатывало ее нервы. Нужно сказать ей это давалось нелегко.

Она никогда на меня не кричала.

Я беспомощно всхлипывала. Она продолжала.

Знаешь что такое настоящее уродство, Шелли? Самое невыносимое и отталкивающее из всех? Глупость. Думаешь я считала тебя слишком юной, что ты не понимаешь, как твой отец называл тебя?

«Выкидыш». Она попросила его не называть меня так.

Пора кончать эту пародию, – сказала она. – Сними эти [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ] штуки.

Я потянулась к своим ушам, но мои пальцы, не самые ловкие в подобных обсто- ятельствах, безнадежно тряслись. Она наблюдала, ее раздражение росло от нетерпения по мере того, как мои попытки становились еще плачевнее. Сжалившись, она схватила мои запястья, чтобы сделать все самостоятельно. И тогда это произошло: все строение нашего дома сотряслось от одного слова: «Стоп».

Твердо, без ярости, с тем, что как я верю, можно честно назвать горем, Роман сказал ей остановиться.

Не лезь в это, – пренебрежительно бросила мама.

Но Роман повторил слово. Не глядя ни на нее, ни на меня, его лицо было опусте- ло, как у марионетки чревовещателя.

Отстань от нее, – сказал он.

Простите, – произнесла мама менее пренебрежительно, – это сейчас была команда?

Он положил свои руки на стол и посмотрел на ее лицо.

Оставь ее в покое, – сказал он. Мама тонко рассмеялась:

Поразительно, – сказала она некой воображаемой и невероятной аудитории и еще раз потянулась с пугающей деликатностью к моим ушам. – Сиди смирно.

Роман уперся ладонями в стол, поднялся на них и подошел к нам. Он сжал свои пальцы вокруг руки мамы. Моя голова походила на воздушный шарик, который завяза-

ли узлом, и мое дыхание стало трудным и сиплым.

Отпусти, – сказала мама.

Оставь ее в покое, – повторил Роман.

Она ударила его тыльной стороной свободной руки. Он сжал свои пальцы вокруг и этой рука. Она старалась освободиться, но он держал ее. Моя голова упала на стол, я начал ритмично поднимать ее на дюйм, два и опускать снова. Посуда звенела.