Идет самый черный период моей жизни. Мы с женой голодаем. — Первые месяцы 1922 года были для Булгаковых тяжелейшими. Это время можно охарактеризовать всего двумя словами: голод и холод. Так запомнилось оно Татьяне Николаевне: «Бывало, по три дня ничего не ели, совсем ничего. Не было ни хлеба, ни картошки. И продавать мне уже было нечего. Я лежала и все. У меня было острое малокровие...»

Голод и холод поразили практически всю Россию. Даже «Правда» помещала на своих страницах такие жуткие сообщения и репортажи, что создавалось впечатление небывалого общероссийского бедствия. Так, в номере от 27 января 1922 года можно было прочесть следующее: «В богатых степных уездах Самарской губернии, изобиловавших хлебом и мясом, творятся кошмары и наблюдается небывалое явление повального людоедства... Тайком родители поедают собственных умерших детей...» Аналогичные сообщения поступали из многих губерний. В эмигрантских изданиях информация о положении в России печаталась под названием: «В царстве смерти». А в одном из номеров милюковских «Последних новостей» (1921, № 488) появилось и вовсе устрашающее сообщение: «Положение России безнадежно. Идет полное уничтожение русского народа. Число голодающих перевалило за 30 миллионов. Никто и ничто их спасти не может. Накормить такое количество голодных людей путем филантропии немыслимо». И тут же газета публикует высказывание В.И. Ленина о русском народе, которое он сделал якобы в конце 1921 года: «Если бы я знал, каков русский народ, я бы не сделал своего опыта, а работал бы сначала с интеллигенцией. Теперь уже поздно: интеллигенция почти вся перебита». Получается так, что это ленинское высказывание Булгаков как бы положил в основу своей будущей повести «Собачье сердце».

У Бориса миллион. — Булгаков имеет в виду Бориса Михайловича Земского, брата мужа Надежды Афанасьевны Булгаковой. Земский работал тогда в ЦАГИ. В письме к сестре Надежде от 24 марта 1922 года Булгаков писал о Борисе Земском: «У Боба все благополучно и полная чаша... Как у него уютно кажется, в особенности после кошмарной квартиры № 50».

...сын Мейерхольда получал академический паек!.. — Не исключено, что и этот факт имел определенное значение в формировании у писателя стойкой неприязни к знаменитому режиссеру. К новаторским творческим идеям Мейерхольда он относился с крайним скептицизмом. Вот строки из булгаковского фельетона «Столица в блокноте»: «Пошел в театр Гитис на „Великодушного рогоносца“ в постановке Мейерхольда... Я не И. Эренбург и не театральный критик, но судите сами: в общипанном, ободранном, сквозняковом театре вместо сцены — дыра... В глубине — голая кирпичная стена с двумя гробовыми окнами... Какие-то клетки, наклонные плоскости, палки, дверки и колеса...

— Это биомеханика, — пояснил мне приятель...

— Мейерхольд — гений!! — завывал футурист...

— Искусство будущего!! — налетели на меня с кулаками. А если будущего, то пускай, пожалуйста, Мейерхольд умрет и воскреснет в XXI веке. От этого выиграют все, и прежде всего он сам... Вообще к черту эту механику...»

Политические же пристрастия режиссера были вообще чужды Булгакову. Можно лишь представить себе, как реагировал писатель на газетные сообщения о «пролетарских юбилеях» Мейерхольда. Вот на такое, например: «В длинном перечне делегаций, приветствовавших Мейерхольда в течение двух часов, мелькают такие имена, как тов. Троцкий, приславший приветствие, такие организации, как Коминтерн, Профинтерн, СНК, РВСР, ЦК РКСМ... Все они чествовали Мейерхольда не за прошлое, а именно за то, что он смело, без оглядки порвал с этим прошлым и, откликнувшись на зов революции, примкнул к... пролетарской интеллигенции... Мейерхольд удостоился большой чести: высший правительственный орган рабоче-крестьянской республики преподнес ему звание народного артиста... Он удостоился еще большей чести — ...он получил звание почетного красноармейца московского гарнизона...» (Правда, 4 апреля 1923 года).

...был назначен суд над «Записками врача» — Речь идет о книге В. В.Вересаева.

Очень мила жена — Смидович Мария Гермогеновна (1875—1963). Л.Е. Белозерская вспоминала: «Мы бывали у Вересаевых не раз. Я прекрасно помню его жену Марию Гермогеновну, которая умела улыбаться как-то особенно светло... Мне нравился Вересаев. Было что-то добротное во всем его облике старого врача...»

Если не будет в Генуе конференции, спрашивается, что мы будем делать — В условиях разрухи и массового голода в России многие связывали с Генуэзской конференцией надежды на налаживание экономических связей советской республики с европейскими странами. Но наряду с объективными трудностями в переговорах (например, вопрос о долгах царской России своим партнерам по военному союзу), возникали и другие сложности, связанные с позицией российской эмиграции по этому вопросу. Так, в «Правде» (29.01.22) была подвергнута жестокой критике позиция П.Н. Милюкова, который возможность переговоров с Москвой увязывал и обуславливал сменой общественно-политического строя в России. Более того, он рекомендовал западным странам воздержаться от помощи голодающим в России до тех пор, пока в стране не будут в корне изменены «хозяйственные условия», которые, по его мнению, и являются причиной голода (Последние новости, 17.01.22.).

Такие, по сути, кощунственные заявления некоторых эмигрантских кругов, а также пассивная позиция Лиги наций по вопросу о помощи голодающим в России, позволяли большевистскому руководству утверждать, что русская эмиграция и ее западные партнеры занимаются политическими спекуляциями, используя нарастающий голод в стране. «Над Волгой умирает 20 млн. человек, — отмечалось в одной из статей „Правды“, — они умирают медленной смертью. Они варят траву. Они едят глину, смешанную с растениями, дабы заполнить желудок, избавиться, хотя бы на момент, от чувства страшного голода. Они пухнут, они лежат бессильные, пока милосердная природа не отнимет у них сознания... Почему капиталистические державы не оказывают помощи голодающим массам в Поволжье? Они оттягивают эту помощь для того, чтобы [...] вырвать у советской России согласие на выплату старых долгов, вырвать у нее согласие на целый ряд экономических уступок, которые дадут миллиарды накоплений. Пусть умирают миллионы; за это время капиталисты сговорятся между собою, как совместно надавить на советскую республику».

Эти и подобные им материалы и привлекли внимание Булгакова, который, несмотря на голод, тщательно изучал прессу.

Я уехал из Москвы в Киев... — Поездка в Киев послужила писателю новым творческим стимулом для завершения работы над романом «Белая гвардия». Своими впечатлениями о поездке в родной город Булгаков поделился с читателями в очерке «Киев-город» (1923).

На Кавказ, как собирался, не попал... — Видимо, писатель предполагал посетить памятные для него места, где совсем недавно ему пришлось и участвовать в боях, и начинать литературную деятельность, и пытаться эмигрировать... Места эти известны: Владикавказ, Тифлис, Батум. Стремление Булгакова побывать там, возможно, объяснялось и тем, что в то время он еще не расстался с идеей написать трилогию о гражданской войне.

...Вацлава Вацлавовича Воровского убил Конради в Лозанне... — Воровский В. В. (1871—1923) был назначен полпредом в Италии с 1921 года.

...в Москве была грандиозно инсценированная демонстрация... — Московский губернский совет профсоюзов призвал всех трудящихся выйти на улицу и протестовать против «попытки английской буржуазии навязать советскому правительству свою волю».

В фельетоне «Бенефис лорда Керзона» (Накануне, 1923,19 мая) Булгаков прекрасно показал способности большевиков к организации массовых шоу.

«Надо идти на улицу, смотреть, что будет. Тут не только Воровский. Керзон. Керзон. Керзон. Ультиматум. Канонерка. Тральщики. К протесту, товарищи!! Вот так события! [...] В два часа дня Тверскую уже нельзя было пересечь. Непрерывным потоком, сколько хватал глаз, катилась медленно людская лента, а над ней шел лес плакатов и знамен. Масса старых знакомых — октябрьских и майских, но среди них мельком новые, с изумительной быстротой изготовленные, с надписями весьма многозначительными. Проплыл черный траурный плакат „Убийство Воровского — смертный час европейской буржуазии“. Потом красный: „Не шутите с огнем, господин Керзон“ [...] В Охотном во всю ширину шли бесконечные ряды, и видно было, что Театральная площадь залита народом сплошь. У Иверской трепетно и тревожно колыхались огоньки на свечках и припадали к иконе с тяжкими вздохами четыре старушки, а мимо Иверской через оба пролета Вознесенских ворот бурно сыпали ряды. Медные трубы играли марши. Здесь Керзона несли на штыках, сзади бежал рабочий и бил его лопатой по голове [...] По Никольской удалось проскочить, но в Третьяковском опять хлынул навстречу поток. Туг Керзон мотался с веревкой на шесте. Его били головой о мостовую. По Театральному проезду в людских волнах катились виселицы с деревянными скелетами и надписями: „Вот плоды политики Керзона“ [...] Ничего подобного в Москве я не видал даже в октябрьские дни...»

Убийство Воровского совпало с ультиматумом Керзона России... — Керзон Джордж Натаниел (1859—1925) — министр иностранных дел Великобритании в 1919-24 годах.

...взять обратно дерзкие ноты Вайнштейна... — Вайнштейн Арон Исаакович (1877—1938) — бундовец, примкнул к большевикам. С 1923 года член коллегии Наркомфина СССР, начальник главного управления финансового госконтроля.

...Фош сделал в Польшу визит... — Фош Фердинанд (1851 1929) — маршал, видный французский военачальник. В первую мировую войну командовал армией, группой армий, возглавлял французский генштаб. С апреля 1918 года главнокомандующий союзными войсками Антанты, один из организаторов интервенции в советскую Россию.

По поводу поездки Фоша в Польшу «Правда» писала 8 мая 1923 года: «Поездка Фоша приобретает характер демонстрации против советской власти. Приезд Фоша в Варшаву всячески раздувается правительством и прессой, усиленно муссирующей укрепление союза с Францией. На банкете 3 мая Сикорский {25} подчеркнул общность интересов Франции с интересами сильной Польши, охарактеризовав союз как гарантию европейского равновесия. В ответном слове Фош призывал поляков к объединению и укреплению моральных устоев, отсутствие которых привело Россию к Бресту и делает ее государственный строй непрочным. Фош закончил свою речь заявлением: „Франция всегда будет с Польшей, как в мирных условиях, так и в деле защиты свободы“».

...требует от Красина... — Красин Леонид Борисович — государственный и партийный деятель. С 1920 года нарком внешней торговли, одновременно полпред и торгпред в Англии, с конца 1924 года — во Франции.

Нашумевший конфликт с Англией кончился тихо, мирно и позорно... — Это было видно уже из текста разрекламированного «Нашего ответа». В нем, в частности, заявлялось, что российское правительство не видит никаких оснований для разрыва сношений, что большинство спорных вопросов можно легко решить на взаимоприемлемой основе в короткое время и что со стороны советского правительства имеется «искреннее желание к достижению соглашения...». В «Ответе» были такие фразы: «Российское правительство готово передать вопрос об ответственности за гибель тральщика... на разрешение третейского суда», «Советское правительство готово признать необычайный тон первой ноты г. Вайнштейна», и так далее.

...патриарх Тихон вдруг написал заявление... — В результате инспирированного ГПУ церковного переворота, совершенного группой священников во главе с А.И. Введенским, патриарх Тихон (в миру Василий Иванович Белавин, 1865—1925) 12 мая 1922 года был отстранен от управления церковью и заключен в Донской монастырь. Заговорщики, неканонически захватившие власть, внесли глубокий раскол в Русскую Православную церковь. Обновленческое движение («Живая церковь») признавало большевистскую власть, боролось с контрреволюционной «тихоновщиной», намеревалось провести церковные реформы (догматическую, каноническую, литургическую, этическую и приходскую), в результате которых фактически произошло бы уничтожение Православия. Сторонники Тихона изгонялись и преследовались, храмы насильственно захватывались «живой церковью» при поддержке ГПУ.

В мае 1923 года патриарх Тихон был переведен из Донского монастыря во внутреннюю тюрьму на Лубянке.

Во имя спасения Церкви патриарх Тихон был вынужден пойти на уступки. «Пусть погибнет имя мою в истории, только бы Церкви была польза». 16 июня 1923 года он подписал заявление, в котором сознавался, что «действительно был настроен к советской власти враждебно», раскаивался в своих «проступках против государственного строя» и заявлял, что он «отныне советской власти не враг». В воззвании к верующим патриарх объявил, что Русская Православная церковь не желает быть ни «белой», ни «красной». После этого патриарх был освобожден из-под стражи и получил возможность сосредоточить все силы на обличении и разрушении лжецеркви.

«В прямом бою с Церковью живоцерковничество оказалось посрамлено, — писал Сергий Булгаков. — И победил его Святейший Патриарх, в узилище, в оковах, но сильный своей верой, своей непримиримостью и безграничным доверием и любовью народной».

...а в белых газетах за границей — буря... — Следует заметить, что в белогвардейских кругах за границей быстро уловили истинный смысл «покаяния» патриарха Тихона перед большевиками. Так, белогвардейская газета «Новое время» (1924, 3 сентября) писала: «Население относится к Патриарху Тихону с большим уважением. В России его не осуждают за его нынешнюю политику по отношению к власти, не видят в ней преклонения перед этой властью и считают, что только забота о благе церковном и отрешение от политических страстей заставили Патриарха принять по отношению к советской власти в России новую позицию <...> Церковь в России — единственный оплот для русского национального чувства, и этим отчасти объясняется религиозный подъем. Возвращение Патриарха Тихона к церковному управлению вновь объединило Православную Церковь. Обновленческие толки исчезли <...> Встревоженные этим, большевики усилили гонения на Церковь и антирелигиозную агитацию, но она совершенно парализуется обаянием имени Патриарха Тихона».