Они говорили так, словно леди Монтдор была всемогущей злой ведьмой из сказки.

— Она, знаете ли, ужасно ревновала к этой красоте, никогда не могла видеть, как люди восхищаются ее дочерью.

— Можно было подумать, что она хочет спрятать ее от всех.

— Страшно подумать, что зависть делает с людьми.

— Но я всегда слышала, что Дугдейл был любовником самой леди Монтдор.

— Конечно, был, поэтому она и представить не могла, что между ним и Полли может что-то случиться. Иначе она выдала бы бедную девушку за одного из тех молодых людей.

— Что за хитрая штучка, провернуть это под самым носом у матери и тетки.

— Я не думаю, что у нее был выбор. Но мне очень жаль бедного лорда Монтдора, он такой замечательный старик, а она столько лет вертела им, как хотела. Папа говорил, что она совершенно разрушила его карьеру, если бы не она, он стал бы премьер-министром и все такое.

— Но он был вице-королем Индии, — я наконец решилась подать голос.

Я была полностью на стороне леди Монтдор против этих противных женщин.

— Да, был. И все мы знаем, что из-за нее он чуть не потерял Индию, она нанесла там ужасный вред. У папы есть большой друг, индийский судья, вы бы слышали его рассказы! Ее грубость!

— Многие считают, что Полли вообще не дочь лорда Монтдора. Король Эдуард, я слышала…

— Теперь уже неважно, чей она ребенок, потому что он исключил ее из завещания. Теперь все получит какой-то американец.

— Австралиец, я слышала. Представьте себе австралийца в Хэмптоне, грустно думать об этом. И во всем виновата эта старая помпадурша.

Я пришла в ярость. Я была прекрасно осведомлена о недостатках леди Монтдор, я знала, что она иногда поступала дурно, но мне казалось, что люди, которые никогда не встречались с ней, не имеют права говорить о ней в таком тоне. Мне пришло в голову, что они делали это из смутной ревности и зависти, и что, если бы леди Монтдор уделила им хоть толику внимания, даровала хоть искру своего обаяния, они стали бы ее верноподданными подхалимами.

— Я слышала, она устроила ужасную сцену на свадьбе, — сказала жена дона, чей папа знал индийского судью. — Она так кричала, просто устроила истерику.

— Она так не делала, — сказала я.

— Откуда вы знаете?

— Потому, что я была там.

Они посмотрели на меня с сердитым любопытством, как будто я обязана была предупредить их заранее, и сменили тему, перейдя к болезням детей и проступкам прислуги. Я молча понадеялась, что на следующем обеде я встречу благородных, остроумных и интеллектуальных женщин из моей оксфордской мечты, если они вообще существовали.

По некоторым причинам Норма Козенс облюбовала мой дом и пользовалась каждым случаем, чтобы заглянуть ко мне во время своей ежедневной прогулки с терьерами. Она оказалась самым бесцеремонным человеком из всех, кого я когда-либо встречала. Ее разговор представлял из себя лекцию, критику и неисчерпаемый поток советов, но, в сущности, она была неплохой немолодой женщиной, доброй в глубине души и иногда оказывающей мне небольшие услуги. Я полюбила ее больше жен прочих донов, она была по крайней мере естественна, нетребовательна и любила детей. Все остальные были слишком вычурными и претенциозными, с извращенными современными идеями и ужасными детьми, которых они сбывали на руки няням. Норма представляла собой хорошо знакомый мне тип деревенский леди, несколько нелепой в академических кругах, но не глупой и, конечно, не гадкой. Во всяком случае, она была частью моей новой жизни, и я безропотно приняла ее.

Отношения с леди Монтдор были более трудными и требовательными. Она являлась в мой дом неожиданно и в неудобное время (в отличие от Нормы, приходившей строго по расписанию), постоянно держа меня в напряжении. Это было довольно легко, никто до сих пор не пытался сломить мою волю, поэтому в отличие от Полли я не умела противостоять ей, и меня было легко держать под каблуком. Даже Альфред на минуту поднял глаза от Пастырского богословия и заметил, что происходит. Он сказал, что не понимает моего поведения и удивлен моему терпению.

— Она тебе не нравится, ты все время на нее жалуешься, почему бы не сказать ей об этом, когда она снова приедет?

В самом деле, почему? Дело в том, что я никогда не могла побороть физического ощущения страха, который леди Монтдор вызывала во мне с детства. И хотя я теперь знала, что она из себя представляет, и не пыталась скрыть это знание — кумир был свергнут с пьедестала, идол рассыпался в прах — я все еще подчинялась ей. Когда Альфред предложил мне взбунтоваться против нее, я понимала, что это невозможно.

— О, нет, дорогой, я не думаю, что смогу так поступить.

Он пожал плечами и ничего не ответил. Он никогда не пытался влиять на меня и очень редко комментировал мои поступки и мою жизнь.

Тактика леди Монтдор заключалась в том, чтобы заходить ко мне без предупреждения либо по пути из Лондона либо во время ее экспедиций в Оксфорд за покупками, тогда она забирала меня с собой, чтобы быть у нее на побегушках и отслеживать ее список. Она занимала меня на час или два, как маленький ребенок, требуя полного моего внимания, а потом уезжала, оставив меня опустошенной и недовольной жизнью. Она чувствовала урон, нанесенный ее престижу, и, считая за слабость признаться в этом даже самой себе, нуждалась в моральном подтверждении «всего этого», чтобы компенсировать то падение, которое она пережила в глазах общества. Вероятно, мое беспрекословное подчинение давало ей некоторое удовлетворение, потому что ничем иным я не могу объяснить ее варварских набегов на мой бедный домик, в мою скучную и неприхотливую жизнь, которые она совершала, не сомневаясь в своем праве. Посещения членов семейства Радлетт становились праздниками. Радлетты производили на меня прямо противоположный эффект благодаря приему, известному в семье как «восторги».