— Но Браунинг был слишком здоров, — возразил Дэви, — основной идеей сборника является влияние болезни на поэзию.

Лакей подал бокалы-блюдца с шампанским. Тетя Сэди успокоилась, а я приступила, как всегда это делала в Хэмптоне, к изучению «Татлера». Полли не было так долго, что я даже успела перейти к «Кантри Лайф». Поверх страниц с изображением счастливых жен баронетов, их детей, их собак, их домов и твидовых костюмов я наблюдала, как снова сгущается атмосфера мрака и смущения в Длинной галерее. Когда появился Малыш, я заметила, каким озадаченным взглядом он окинул стоящий у камина экран с огромной дырой посередине. Затем, поняв, что с ним произошло, он повернулся ко всем спиной и встал у окна. Никто с ним не заговорил. Лорд Монтдор и Дэви молча потягивали шампанское, исчерпав тему антологии.

Наконец вошла Полли в своей прошлогодней норковой шубке и крошечной коричневой шляпке. Хотя облако фаты исчезло, она все еще была окутана облаком радости. Она была совершенно естественной, обняла отца, поцеловала нас всех, в том числе и Дэви, взяла Малыша под руку и повела его к входной двери. Мы последовали за ними. Слуги собрались в холле, они выглядели грустными, старшие прикладывали платки к носу, она попрощалась с ними. Младшие горничные бросили на них немного риса, затем они с Малышом сели в «даймлер», машина медленно тронулась и увезла их.

Мы попрощались с лордом Монтдором и последовали за ними. Когда мы шли по дорожке, я оглянулась. Лакей уже закрыл входную дверь, и мне показалось, что прекрасный Хэмптон, простирающийся между весенней зеленью газонов и бледной синевой неба, лежит холодный, пустой и печальный. Молодость покинула его, и впредь он должен был стать убежищем двух одиноких стариков.

Началась моя настоящая жизнь замужней женщины, то есть жизнь с моим мужем в нашем собственном доме. Однажды я приехала в Оксфорд и увидела, что чудо все-таки произошло. Все стены дома были оклеены обоями, теми самыми, которые я выбирала, они выглядели даже красивее, чем я надеялась. Исчез запах дешевых сигарет, цемента и сухой гнили, на его место пришел божественный запах чистоты и свежей краски, половицы были гладкие и прочные, а окна настолько чистыми, что казалось, в них нет стекол. Пришла весна, мой дом был готов, и я была слишком счастлива, чтобы выразить это словами. Чтобы закрепить это счастье официально, позвонила жена профессора, их с мужем карточки были аккуратно поставлены рабочими на каминной доске: «Профессор и миссис Козенс, 209 Банбери-роуд». Итак, я была признана по-настоящему взрослой дамой, которой наносят визиты. Это было очень захватывающе.

У меня была романтическая, но совершенно определенная картина моей будущей жизни в Оксфорде. Я представляла себе небольшой кружок, восхитительное сообщество деятельных, культурных, связанных общими интеллектуальными интересами людей, занятых образованием молодежи. Я полагала, что жены других донов окажутся красивыми, спокойными женщинами, разбирающимися в моде, немного кокетливыми, немного нервными от постоянных трудов по совершенствованию своего дома и воспитания многочисленных умных детей, интересующимися современной литературой, как Кафка, например, и никогда слишком усталыми или занятыми для длинных серьезных дискуссий на интеллектуальные или практические темы. Я видела себя в дневное время занятой по хозяйству дома или в гостях у одной из этих очаровательных созданий, живущих в старых домах с прекрасной старинной архитектурой, в то время как вечера мы будем проводить, слушая научные споры наших мужей. Короче говоря, я надеялась встретить здесь новых небожителей, более образованных и зрелых, чем Радлетты.

Эту счастливую близость, казалось, предвещали карточки профессора и миссис Козенс. На одно мгновение я почувствовала укол разочарования от факта, что они жили на Банбери-роуд, но потом мне пришло в голову, что умные Козенсы, должно быть, обнаружили большой старый дом в этом бесперспективном районе, который был построен когда-то по прихоти экстравагантного дворянина, пожелавшего разнообразить унылый пейзаж видом портиков, подъездов, карнизов с украшениями в стиле рококо и безупречными пропорциями здания.

Я никогда не забуду, как была счастлива в тот прекрасный день. Наконец, дом был полностью моим, рабочие уехали, появились Козенсы, в саду цвели нарциссы и во всю силу легких пел дрозд. Альфред взглянул на меня и, кажется, нашел мой внезапный прилив хорошего настроения иррациональным. Он всегда знал, что дом рано или поздно будет готов, и не метался, как я, между оптимистической уверенностью и черным скептицизмом. Однако, моя радость по поводу визиток скоро угасла.

— Это так ужасно, — рыдала я.

Я вопила потому, что не могла должным образом ответить на приглашение, наши собственные визитки еще не были готовы. Да, их обещали прислать на следующей неделе, но я должна была ответить сразу же, разве непонятно?

— На следующей неделе ответить будет не поздно, — сказал Альфред.

И вскоре я проснулась на рассвете в моей собственной постели в моей собственной спальне, отделанной по моему вкусу и отлично расположенной. И хотя это утро было очень холодным, и за окном лил проливной дождь, а я, так еще и не успев нанять прислугу, должна была вставать и готовить завтрак Альфреду, я не возражала. Он был моим собственным мужем, и заниматься кулинарией в собственной кухне было для меня райским наслаждением. Теперь я думала о новых счастливых дружеских отношениях, на которые я возлагала столько надежд. Но, увы, как это часто случается в жизни, все получилось не так, как я ожидала. Новые подруги появились у меня очень быстро, но они были весьма далеки от очаровательных сподвижниц моей мечты. Одной из них стала леди Монтдор, а другой Норма Козенс.