— От винта!

— Есть от винта!

Мокрушин вобрал голову в плечи, сделавшись похожим на нахохлившегося галчонка, и отвернулся. Но вскоре все же стал боком, желая и боясь увидеть результаты своего труда.

Я поставил флажок на деление с цифрой 1. Было слышно, как бензин — словно кто-то подсасывал его — побежал по тонким заливным трубкам к двигателю.

Через секунду я повернул рычаг на второе деление. Теперь по другим трубкам в цилиндры ринулся чистый воздух. И сразу же автоматически включились оба магнето. Винт сделал пол-оборота, запищали, вступив в действие, вибраторы. Мотор дал вспышку. Из выхлопных патрубков вылетело несколько сгустков насыщенного маслом дыма, самолет содрогнулся, и мотор уверенно замолотил винтом воздух.

Мокрушин стоял в стороне, растерянно радостный и счастливый.

Потом новый запуск опробовал Герасимов. Он все проверял основательно, не спеша, то и дело засекая время на подаренных командованием часах.

— Ну как? — раздалось сразу несколько голосов, когда он вылез из кабины на плоскость.

— Все нормально! Из-под накидной гайки крана воздух травит, так это дело десятое — сальник заменим.

Мы заулыбались, зашумели, а Лерман не преминул высказаться:

— Нужно ходатайствовать, чтобы изобретение Мокрушина было рассмотрено в высших инстанциях. Я лично сегодня же информирую об этом газету!

Заслонясь рукой от солнца, я следил за барражирующим в небе истребителем. Он был так высоко, что казался едва видимой точкой и гул моторов не долетал до земли. Только длинная пенистая полоса, будто застывший след, росла и росла в небе. На аэродроме стояла тишина, какая всегда бывает, когда машины подготовлены и летчики уже забрались в кабины и ждут сигнала. Ждут его и механики, укрывшись от жары под плоскостью, коротая время за разговорами.

Над стоянкой пронеслась четверка штурмовиков. Голоса под плоскостью потонули в реве моторов. «Отработали», — подумал я и прикинул, через сколько времени сам буду на полигоне.

На последних бомбометаниях я бросил фугасы в белый свет, как в копеечку. Комэск Истомин сказал:

— Вы не гасите инерцию от разворота, когда вводите самолет в пикирование. Потому и не можете правильно прицелиться.

Это верно. Кажется, нужно бы еще рулями уточнить наводку, а земля уже совсем близко, и торопишься сбросить бомбы. А потом резкость эта — никак не привыкну нажимать боевую кнопку на штурвале без усилия, чтобы самолет не «клевал» при сбрасывании бомб… Наверное, подчиненные смотрят на меня так же, как я с недавних пор на майора Сливко — человека, с которого не надо брать пример.

Чем больше узнавал я майора, тем сильнее убеждался, что помыслы его ограниченны.

Я часто вспоминал короткий разговор майора с Истоминым на юбилейном вечере.

— Давай по единой, Виктор Михайлович, — предложил Сливко, наливая коньяк. — За тех кто принес полку славу!

— Конечно, конечно, — сказал Истомин смущенно: он не участвовал в боевых операциях полка. Однако, прежде чем выпить, заметил: — Старая слава на новую опирается.

Майор, опрокинув в рот рюмку, спросил с усмешкой:

— О какой, собственно говоря, новой славе идет речь, капитан?

— О военной, конечно.

— Военная слава родится на войне. — Сливко встал. Ордена его веско звякнули.

Поднялся и командир эскадрильи. Медаль «За победу над Германией» одиноко висела на его груди.

— Советую, майор, забыть эту философию, — проговорил он твердо, — Должен сказать вам…

— Можешь не продолжать, — перебил Сливко. — Не проявляю, в общем, интереса к опыту других, не рассказываю, в частности, о своем. Это мне, собственно говоря, уже сообщали. Что еще?

— Одно из двух. Или честная, в меру своих сил, работа или пенсия.

Сливко дернулся.

— Почему плохо летают летчики вашего звена? — продолжал Истомин, глядя на майора в упор.

— Рожденный ползать, летать не может. «Ну, нет! — думал я. — Мы можем летать».

Я, по совету Истомина, стал обращать больше внимания на теорию, читал специальную литературу, делал выписки. После получения задания, как и прежде, залезал в кабину и мысленно проделывал те упражнения, какие нужно будет выполнить в воздухе, старался найти самый правильный вариант.

Вот и сейчас, получив задание, я проверил стрелковое и бомбардировочное вооружение, техническое состояние авиабомб, потом вычертил глиссаду пикирования, сделал расчеты бомбометания.

В воздухе рассыпалась ракета.

— От винта! — командую я.

Шипит сжатый воздух в цилиндрах двигателя, пищит вибратор, самолет вздрагивает, встряхивается, как огромная птица. С острой кромки крыла срываются капли росы, и вот уже винт чертит в воздухе серебряный круг.

Я выбрасываю руки в стороны. Это сигнал Мокрушину, чтобы отнимал от колес колодки.