— Хорошо, Лерман. Продолжайте наблюдение, — приказываю я, довольный в эту минуту не столько им, сколько собой: что ни говори, это я сделал из него штурмана.

Еще недавно он не мог после двух — трех боевых разворотов определить, где находится юг, где север, часто затевал разговоры. Приходилось обрывать его, напоминая, чтобы он занимался делом.

«А какое же у него дело?» — подумал я однажды. Следить за воздухом, то есть смотреть, чтобы какой-нибудь заблудившийся самолет не наскочил на тебя, а идущий в строю не чиркнул плоскостью о твою плоскость, отражать противника огнем пулемета. Вот, кажется, и все.

Но ведь в Советском Союзе режим полетов или, как мы в шутку говорим, «правила уличного движения», исключают столкновение самолетов в воздухе. Маршруты и графики движения по трассе согласованы с авиадиспетчерскими службами промежуточных аэродромов. Даже пересекать пути самолетам приходится редко. Техника пилотирования у летчиков, которым доверяется ходить строем, тоже довольно высокая. Нет в нашем небе и самолетов противника. Значит, в полете воздушный стрелок томится бездеятельностью?

— Чем занимается твой стрелок? — спросил я однажды Кобадзе.

— Как чем? Парашюты носит, заряжает их. Ну, переукладывает в положенные сроки…

— А в воздухе?

— Не видел, — пошутил Кобадзе, — между нами бронированная стенка. А что?

— Понимаешь, это ненормально.

— А как нормально?

— Надо, чтобы стрелок работал.

— Признаться, свет Алеша, я об этом не думал. Но ты прав. Определенно.

Чем же загрузить Лермана в полете?

По неписанному закону, стрелок делал фотосъемку на маршруте и во время бомбометания. На полигоне, как только летчик начинал выводить самолет из пикирования, стрелок сквозь вырез внизу тянулся в кабину пилота и включал фотоаппарат, чтобы получить контрольные снимки поражения целей. На маршруте он делал это по команде летчика.

Однажды я замешкался и запоздал сказать Лерману, чтобы он включил фотоаппарат. Часть объектов не попала на пленку. За это я получил на разборе внушение. И поделом! На войне такая промашка разведчика могла бы дорого обойтись.

Перед следующим полетом я сказал Лерману, развернув топографическую карту:

— Будем пролетать над этим пунктом — сразу же включай фотоаппарат. Выключишь, когда перелетим железную дорогу.

Лерман озадаченно почесал затылок:

— А скажете, когда будем пролетать над этим пунктом?

Я рассмеялся.

— Что ж тут смешного? — обиделся он. — У меня ведь нет карты.

Действительно, смешного в том, что Лерман не знал района полетов, было мало. Почему-то командование не требовало от воздушных стрелков знания штурманского дела.

— Хорошо, — ответил я. — Скажу, когда включить аппарат, но вообще-то не худо бы члену экипажа изучить район. В полете всякое может случиться.

Для убедительности я сравнил воздушного стрелка со штурманом бомбардировщика. Лерману сравнение понравилось. Он сделал из кусков плексигласа планшет, вставил туда карту района. Эту карту он скоро выучил, как таблицу умножения. Когда у летчиков проходили занятия по штурманской подготовке, он всегда находил предлог, чтобы попасть на них и послушать капитана Кобадзе. Объяснив задание, капитан спрашивал иной раз, подмигивая летчикам:

— Ну, а как нашему штурманенку — все ясно? — С легкой руки капитана прозвище это крепко пристало к Лерману.

А мне как-то Кобадзе сказал:

— Ты не будешь против, если я поручу твоему стрелку вести мое хозяйство? — Капитан говорил о топографических картах. Их нужно было строго учитывать, выдавать летчикам только с разрешения штурмана.

— С условием, — сказал я полушутя, — что ты не заберешь его к себе совсем.

Перед тем, как подняться в воздух, Лерман переносил с моей карты на свою маршрут полета, расчетные данные. У него оказалась хорошая зрительная память и я в затруднительных случаях обращался к своему стрелку за помощью. Но хитрил при этом, говоря, что проверяю его знания.

Сегодня мы летим в составе группы, которую ведет командир звена, но действуем так, будто находимся в воздухе одни.

Летчику сбиться с маршрута все равно, что близорукому потерять очки.

Знакомая пожарная вышка остается в стороне. Через пять минут — цель.

Лес оборвался. Теперь под плоскостью самолета — черная топь. Стелется седая струйка дыма, указывая направление ветра. Время от времени бьют в глаза солнечные лучи, отраженные от болотных полыней. Надеваю очки-светофильтры. Группа образует над целью круг. Быстрее обычного начинает биться сердце.

Маневр для ввода в пикирование построен.

Пора!

Самолет, словно помимо моей воли, делает крен, опускает нос, несется вниз. Мотор работает со звоном. С концов острых плоскостей срываются светлые струйки воздуха. Круг с белым крестом — в прицеле. Он увеличивается с неимоверной быстротой. Еще мгновение, еще, еще. Нажимаю на кнопку сбрасывания бомб. Самолет продолжает нестись вниз. Бомбы отделились. Теперь пора выводить машину.

Самолет взмывает вверх. Отливает от лица кровь. Кажется, кто-то положил на плечи тяжелый мешок, веки опускаются вниз, в глазах темнеет. Просто удивительно, как при такой перегрузке стреляет из пулемета Лерман. Еще секунда — и делаю боевой разворот. Теперь мне видно, что дымовой сгусток от разрыва бомб чуть правее круга.