А если это случится слишком поздно?.. Нам надо во что бы то ни стало встретиться! Но как? Где?

Несколько раз я ходил в научную библиотеку, но Люся там больше не появлялась. Написал ей два письма — она не ответила. Видимо, Сливко сделал все, чтобы рассорить нас… Как нелепо, как по-глупому мы разошлись! Я должен ее увидеть, объяснить ей все, сказать, что люблю…

Утренюю тишину прорезает тревожное завывание сирены.

— Подъем! — слышится взволнованный голос дневального, — Боевая тревога!

Взлетают кверху одеяла и простыни, вмиг казарма становится похожей на растревоженный муравейник. Солдаты одеваются торопливо, молча, слышно только, как звенят пряжки ремней, стучат об пол каблуки. Бегут к пирамидам с оружием.

У входа я сталкиваюсь с Мокрушиным. Он забыл противогаз.

Солдаты впрыгивают на машины. В первую очередь уезжают связные:, они должны сообщить о тревоге офицерам, живущим в городе. Через минуту в казарме пусто. Только усиленный караул у Знамени и комнаты с секретными документами.

Я еду с механиками. Машина мчится, подскакивая на ухабах. Сержанты крепко держатся друг за друга. Пахнуло вкусным дымком — кто-то закурил. На нетерпеливого зашикали, папироса потухла. Кто-то наказывает:

— Как приедем, мчись на бомбосклад, а ты, Хомутов, со своими заряжай пушки.

Кто-то вздыхает:

— Не получилось бы опять заминки с воздухом.

По краям дороги мелькают пригородные домики с яркими палисадниками и яблоньками под окнами. Еще минута — и машина въезжает на аэродром. Посыпались из кузова «технари», побежали к стоянкам.

У самолета уже был Брякин. Ловко, точно кошка, прыгал на плоскость, гремел ключами и воронками. Я заметил, что Брякину легко все дается: давно ли работает на штурмовиках, а уже может самостоятельно запустить и опробовать мотор. Вот если бы он старался! И я сказал мотористу:

— Из тебя может получиться дельный механик. Учись.

Это польстило ему.

Возле самолета притормозил грузовик с открытым бортом. Солдат в кузове спихнул на землю четыре обмазанные густым тавотом бомбы, передал подбежавшему оружейнику цинковую банку с взрывателями, и машина загромыхала дальше.

Двигатель запустился сразу, как говорится, «без вибратора». Гоняя его на малых оборотах, я видел в открытую форточку, что у соседа — старшины Герасимова — «не забирало». Мотор чихал, кашлял, выбрасывая из патрубков смесь, Маслянистая смесь стекала по борту на плоскость. Высунувшись по пояс из кабины, Герасимов кричал что-то своему мотористу. Брякин первым догадался, что требуется. Подбежав к машине Герасимова, он стал приворачивать зарядную трубку к новому баллону со сжатым воздухом.

Убедившись в безукоризненной работе мотора (для этого нужно было «погонять» его на всех оборотах), я прекратил пробу. На аэродроме еще хлопали моторы, кое-где шум переходил в рев, в звон.

Прибежал Мокрушин, разгоряченной и встрепанный, с выражением озабоченности на узком лице. Я посмотрел на часы.

Мокрушин опоздал на целых десять минут; за это время танки противника, не встречая сопротивления штурмовиков, нанесли бы нашим войскам удар и овладели бы важным стратегическим пунктом. Я сказал об этом Мокрушину. Тот посмотрел на меня испуганными глазами.

— За это время, — продолжал я, — вражеские бомбардировщики разбомбили бы наш аэродром, частью уничтожив, а частью выведя из строя самолеты, не успевшие подняться в воздух. В числе их был бы и наш.

— А, вот вы о чем! — Мокрушин улыбнулся. — Так это же не война.

— А мы учимся тому, что необходимо на войне. Представьте себя на месте тех, кто действовал на советской границе двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года. Ведь до четырех часов утра они жили тоже в мирное время.

Мокрушин переступил с ноги на ногу, прикусил губу. Я велел ему раскрыть мотор, сам посмотрел крепление агрегатов и тяг.

Оружейники, гремя звеньями патронов, заряжали пушки и пулеметы. Брякин помогал подвешивать бомбы. У одной из бомб был погнут стабилизатор. Она могла при полете отклониться в сторону от цели. Пришлось распорядиться, чтобы сняли бомбу и выпрямили направляющее устройство.

Я поспешил на командный пункт доложить о готовности самолета и получить задание.

И вот я снова в воздухе. Селения, рощи, мосты, именуемые «характерными ориентирами», один за другим проскакивают под крылом самолета. Облачка стали объемнее, они как бы вобрали в себя лежавший в логах туман.

«Где-то здесь вышка», — думаю я, вглядываясь в темное пятно леса. От нее легче лететь: начинается просека, идущая до самого полигона.

— Пожарная вышка слева по ходу, — слышится в микрофоне голос воздушного стрелка.