Однажды, перед самым закатом, мы случайно набрели на заброшенный яблоневый сад. Покосившийся забор из прогнившего штакетника, и дыр больше, чем этого самого забора. Но сад… А какой там стоял запах…

Нюша носилась между деревьями, хватаясь за стволы и радуясь, как ребенок. Подбирала валявшиеся повсюду яблоки и ела. А они – хрустели у нее на зубах…

– Смотри, сколько их тут, – она повела рукой вокруг. – Они же просто пропадут и все, сгниют, жалко. Давай возьмем с собой, ну хоть немного, хоть на сегодня, а?

– А во что? У нас же ничего нет, Нюша…

– Я сейчас что-нибудь придумаю, подожди минутку…

Она шустро стянула через голову свою белую майку, простую, на резинке, юбку задрала до подмышек – получилось – платье. Не слишком длинное, до середины бедер…

– Вот, из этого можно сделать узелок, видишь?

– Вижу… – я смотрел на ее голые плечи. – Знаешь что, верни-ка юбку на место…

– Но я…

– Я сказал – верни юбку на место, слышишь…

Она стояла передо мной – смущенная, враз покрасневшая и почему-то – беспомощная. Я ее такой…

– Ну…

– Я… Я стесняюсь.

– Кого? Здесь же никого нет.

– Ты есть. Я тебя стесняюсь…

– Почему? Я что, тебя голой не видел?

– Это совсем другое, это работа. А сейчас…

– А ночью? Тоже работа?

– Ночью – темно…

– Ну и что? Что изменилось?

– Ты не понимаешь…

– Ну, так объясни.

Она подняла на меня глаза и несколько секунд молчала. Потом – отвернулась.

– Если ты часто будешь видеть меня голой, я тебе надоем… тело мое тебе надоест. Я ведь для тебя – тело. Ты его – рисуешь. Ты его… – она запнулась. – А я не хочу… надоесть. Хочу, чтобы ты каждый раз – удивлялся мне, вот…

Передо мной стояла – смущенная и покрасневшая, и вся целиком моя – Ню…

– Я понял. А теперь – верни юбку на место…

… Ню медленно подняла руки, ухватила ткань и потянула ее вниз. Ее глаза были полны слез.

– Еще, – сказал я. – Сними ее совсем…все сними… Вот так, да…

…– Что… дальше? – спросила она, хлюпая носом.

– Подойди к дереву и прижмись к стволу… И не хлюпай ты, дуреха. Чуть опусти голову и чуть – вправо… левую ногу… все… замри и не шевелись…

Я знал ее тело. Я помнил каждый его изгиб и каждую ложбинку. И как она сказала: попробуй раздеть меня – сам… Я сделал это – ее руками, и все, в самом деле – получилось. Я написал ее «Портрет в солнечном свете», хотя солнца почти уже не осталось – закат, закат, закат… Но она – светилась. И техника была особая, уникальная. Когда все мазки выполняются одной единственной кистью – нежностью. Такой же слепящей и обжигающей, как… 5

Назавтра мы уезжали…

Умри мы вместе, одновременно в ту последнюю ночь, было бы легче потом, потому, что этого – потом – не было бы вовсе…

Город ждал нас. И жизнь резво взяла меня в оборот, так, что уже на следующий день Ню оказалась почти призрачным существом, и жить без нее стало возможно. Не слишком весело, все-таки я к ней изрядно привык, но – возможно. Да и куда мне ее – в заваленную подрамниками и старыми холстами мастерскую с завтраками на этюднике. И отсутствие стабильного заработка… Даже при моем нездоровом отношении к светящимся женщинам. Правда, не светилась больше ни одна из… Ни как Нюша, ни – вообще…

Ее не было месяца три. На звонки не отвечала, сама не звонила, ее просто – не стало. Я, конечно же, мог ее отыскать, но когда представлял, как являюсь к ней нежданный-незванный… Возможно, застаю ее не одну, а с… В один прекрасный день она появилась и осталась аж на две недели. И, разумеется, это были совсем другие две недели, не те – крымские, морские, яблочные. Снегопад и сосульки…

– Нюша, где ты была все это время?

Она молча стояла, прижавшись ко мне всем телом и, по-моему, дрожала.

– Замерзла?

Несколько раз подряд судорожно кивнула.

– Ладно, потом расскажешь, проходи, чаю горячего, с баранками, да?

…– Ну? Теперь рассказывай все, слышишь? Все. Где была, что делала?

– Была…

– Я звонил, а ты не отвечала…

– Не хотела…

– Допустим. А что сейчас?

– Ничего особенного. Вот только… бабушка умерла. Теперь у меня – никого…

– Как это – никого, а я? – но этого я не сказал…

…– Слушай, Марик, можно я поживу у тебя недельку, а то мне пока некуда идти…

– Живи, разумеется. А почему – некуда идти? У тебя же, вроде, квартира была?

– Да. Там сейчас Алик…

– Кто это – Алик?

– Ну, тот парень. Который – ничего особенного. Помнишь?

– И почему он там, а тебе некуда идти?

– Не знаю. Не хочет уходить. Но я разберусь…

…Как-то само собой, мы оказались в постели, и резанула воспоминанием линия загара внизу ее живота… И нежность, тенью проскользнувшая на кончиках пальцев.

И вкус яблок на ее губах. И что – не моя. А может, все это мне только…

Утро теперь состояло из омлета и кофе, день – из оформления очередной выставки в очередном доме культуры, вечер – из усталости, душа и легкого ужина, ночь – из Ню… Жизнь то ли остановилась, то ли еще не началась.

Чем она занималась дни напролет – я не спрашивал, но видно было, что дома не сидела. Не то чтобы меня это совсем не интересовало, но… Некое подсознательное мужское нежелание раздавать авансы… Чтобы – не подумала… Не строила иллюзий. Чтобы…

Встречала почти всегда одинаково – улыбкой и голыми плечами. Она знала мое отношение к ее телу и показывала мне его украдкой, словно – случайно, ненароком, дарила – себя. И я перестал ее рисовать – совсем…

Вечерами мы болтали, даже не помню – о чем. О ерунде.

– Нюш, скажи… А вот ты пришла именно – ко мне. Почему?

– А что, мешаю, да? – и сразу испуганные глаза – вот-вот рванется вещи собирать.

– Да нет, ну что ты в самом деле, я просто так спрашиваю, ну… Да живи ты сколько хочешь…

Она выдыхает и мгновенно успокаивается – верит.

– А что тебе непонятно-то? Что – почему?

– Ну… У тебя – своя жизнь, свои друзья. Мало ли. Неужели среди них – никого…

– Дело совсем не в этом.

– А в чем? Я и спрашиваю…

– Ты – хороший.

– Это ты ошибаешься, точно. Это не про меня…

Она уставилась на меня исподлобья, вот-вот полезет драться, защищать меня от самого себя.

– Ты добрый. Ты не врешь. Ты не такой, как другие.

– Я врун еще – как! И – часто. А доброта моя… Ну, может, зла прямо такого во мне и нет, но и доброты особой…

– Ты – мне не врешь, понимаешь? Мне. И все, мне достаточно. И со мной ты – добрый. И открытый. Я же для тебя – тело-картина-девочка. Не больше. Но и не меньше. И ты этого никогда не скрывал, не требовал от меня больше, чем получаешь. Не пытался взять больше, чем я отдаю. Ко мне ты добрый, а что еще надо…

Она пожимает плечами, и я утыкаюсь ей в шею. И думаю о том, как я буду жить без нее дальше, если она…

Когда она снова пропала, я затосковал.

Сначала я пытался завалить себя работой, потом поехал к ней домой – в ее квартире жили незнакомые люди. А потом работа закончилась, и я начал пить. Сначала – понемногу, но в одиночку, а дальше…

Весна пришла серая и слякотная, жить не хотелось.

Ню появилась в конце апреля – исхудавшая и какая-то встрепанная, как воробей.

Влетела и повисла у меня на шее.

– Гоша!

И увидела пустые бутылки…

Она набрала полную ванну и засунула меня туда. Следом – и себя. Так я и отмокал – постепенно. А когда более-менее отмок и попытался ей улыбнуться – заплакала…

– Почему ты пьешь?

– Мне пусто.

– Что такое – пусто? Чего тебе не хватает?

– Тебя.

– Ты врешь!

– Тебе – нет. Тебе я не умею…

– Больше не пей!

– Больше – не уходи…

– Раз ты просишь – не уйду.

– Я хотел тебя найти. Я пытался…

– Напрасно. Раз не прихожу, значит – так надо…

– А что с квартирой? И этот, как его, Алик? Что с ним?

– Все в порядке, Гоша. Квартиру я уже продала. А Алик… Его я – убила…

– …?!

– Что ты сказала?

– Что я его убила…

…– Нюша…

– Что?

– У тебя с головой – как?

– Как всегда. И вообще, теперь все хорошо…

– Теперь?

– Да. Теперь я смогу к тебе приходить, когда захочешь. Хочешь – рисуй, а хочешь…

– А раньше – нет?

– А раньше мне надо было долг вернуть. И много разного другого сделать…

– Вернула?

– Да, весь, до конца. И еще кое-что осталось, могу не работать. Так мне приходить?

– Нет, не надо. Не приходи…

– ?…

– Ты просто не уходи. Не уходи – и все. Совсем…

Она осталась…