Я выпуталась из теплого одеяла. Полуночные разговоры с князем входили в привычку. Не скажу, что мне это совершенно не нравилось. Но ночная болтовня обычно предполагала откровенность. Которой я избегала много лет.

— Что за секретность?

— Не находишь нашего спутника странным? — трагичным шепотом спросил Всемил.

— Ты вновь за своё? — я насупилась.

— Нет, — он потряс волосами, — разве не ощущаешь, что он прожигает тебя далеко не влюбленным взглядом?

Я недоверчиво прищурила один глаз.

— Я-то при чем? Враждуете вы, а прожигает он меня?

Всемил свел челюсти, словно предпочел смолчать о чем-то важном. После принялся жарко объяснять, насколько плохи взоры юного варрена. Я особо не напугалась, пусть князь и описывал мою скорую кончину. Убьют на привале — буду гоняться за ними в роли вредного, приставучего духа.

Князь замолчал, а я, трижды прокляв ту самую ночную откровенность, ляпнула:

— Мне нужно кое-что рассказать.

— Тоже? — с лукавой хрипотцой удивился он. — Я польщен. В чем дело, красавица?

Я уставилось в чернильно-черное небо. Дамский угодник из князя отвратительный. Оно и ясно: женщины суетятся вокруг него и без ответных действий. Не привык оказывать знаки внимания.

— Дело в деревне, куда направляемся. Так получилось, что я оттуда родом.

— Я думал, ты столичная.

— Увы.

— Но это ведь прекрасно! — Всемил подмигнул. — Ты сумела выбиться из простой селянки в ученицу столичных чародеев.

— Не совсем прекрасно. Понимаешь, ворожей в моем селе не любят — их боятся. Поэтому сомневаюсь, что прием нас ждет теплый.

Что ж, почти и не соврала.

Пожалуй, об обучении рассказывать не стану, ибо Всемил вряд ли поймет, что не каждая ведьма — жуткое явление, от которого можно избавиться только с помощью сжигания. Незачем его винить — он такой же, как и все вокруг.

— Что-нибудь придумаем, — князь положил ладонь мне на колено. — Не переживай.

Я сглотнула застывший в горле комок и кивнула.

Дни плелись со скоростью ленивых кошек — медленно, сонно. Спутники тихонько переругивались, я пыталась их не слушать. Побаливала лодыжка, хоть я и накладывала на неё с десяток чар. Она гноилась и ныла при любой перемене погоды. За всё время пути не нашлось ни одной чистенькой речки, поэтому мы все вместе чесались и напоминали городских побирушек.

Очнулась от досадных мыслей я только тогда, когда чащоба сменилась голыми полями, за которыми виднелись серенькие домишки да хлипкий, пусть и высокий частокол, унизанный козьими черепами.

Нами была перейдена незаметная черта, за нею остались снега с холодными ветрами. Здесь вовсю прорезались изумрудно-зеленые листики на березах, деревья стряхнули с плеч белоснежные одеяния и выпрямились навстречу солнечным лучам.

Спутники начали спешно вычищаться, дабы произвести хорошее впечатление на моих родных. Лис напялил на себя балахон с отвисшим капюшоном и жутковатыми бурыми пятнами на рукавах. Надеюсь, что если это и кровь, то не человеческая. Одежда висела на нем, как на палке. Варрен надвинул капюшон на переносицу, чтобы спрятать округлые глазища, и стал напоминать излишне худощавого и грязного, но храмовника.

Всемил отряхивался от въевшейся в ткань грязи и вопрошал, на кого он похож. Я не рискнула признаваться, поэтому глупо улыбалась.

За много лет ничего не изменилось. Перед входом в село, как и прежде, не наблюдалось стражников. А ворота были распахнуты настежь. Приречные зори отличались особым гостеприимством, правда, не ко всем.

Направо, налево, семь саженей прямо. Слышна песенка отмершей после зимовки речушки. Кто-то шепчется за спиной. Люди опасливо рассматривают жутковатую троицу, но боятся преградить ей дорогу.

Во времена моей юности щеколда на дверце в заборе отпиралась нажатием на левую доску. Так и есть. Щелчок. Вот я и дома.

Мужчины переминались с ноги на ногу, а я громко постучалась в дверь. Долго ждать не пришлось: на пороге появилась старенькая невысокая женщина с потухшими глазами и побелевшими губами. Чертами лица она напоминала меня саму, только заметно постаревшую, иссохшую от тяжелой жизни. Женщина вытерла мокрые руки о край юбки.

— Хлеба хотите? — ставя ударение на букве «о», спросила добрая матушка.