Шрифт:
Селились потеснее лишь в центре деревни, а дальше расстояние между усадьбами определялось количеством земли, которую имели владельцы. Поселения группировались по массивам, удобным для занятий сельским хозяйством. От Футомата до Мидзухо по распадкам возникали хуторки Хокубу, Тробу, Кавакита, Намбу, Амага, Накарий, Киесин, Коури… В самой Мидзухо окраины получили собственные наименования, из которых в документах фигурируют лишь две – Урасима и Хатигосен. Чтобы определить хоть приблизительно их местонахождение, я отправился в пос. Пожарское к Михаилу Федоровичу Рыбачуку и его жене Юлии Михайловне. Туда же пришел и их сосед Дмитрий Павлович Ворсин. Рыбачук приехал сюда в 1949 году, а Дмитрия Павловича занесла вместе с отцом волна первых переселенцев сорок шестого года. Тогда они были совсем юны, и хоть время было трудное, а вспоминают его с удовольствием теперь, находясь на полном пенсионе.
Разложили мы на столе некогда секретную карту заместителя командира бригады, рядом – карту сельхозугодий, расположенных вокруг Пожарского (попросили ее у главного совхозного агронома), и мои собеседники разговорились.
– Вот, смотрите: это поле теперь называется «крахмалка», тут у японцев был крахмальный завод. На нынешнем овощном поле стоял огромный двухэтажный дом, вокруг него росло много конопли. Здесь шла дорога, а через эту речку обозначим висячий мост.
– Да, – пускаются в размышления мужчины, – у японцев не ездили по речкам. Везде у них были мостики, мосты, в том числе и висячие. Бывало, мы, парни и девки, соберемся на гулянку, побежим на висячий мост и давай его раскачивать… Дораскачивались. Теперь висячих ни одного нет, на левый берег Лютоги шуруем прямо вброд хоть на машине, хоть на тракторе. Увидел бы какой японец из тех, что жили здесь, в обморок бы упал.
– Слева в Лютогу впадают две речушки, и обе на штабной карте именуются Урасима-гава. На какой из них стоял одноименный поселок?
– Теперь одна из них носит имя Нарьян-Мар, а другая зовется Безымянкой. По берегам Нарьян-Мара, что севернее, помнится, стояло домов восемь-десять. А вдоль этой, что южнее, раньше шла очень хорошая дорога, домов тут было раза в два больше, располагались они на расстоянии около километра. В самом конце распадка мы застали еще русский рубленый домик. Кому он принадлежал – неведомо. В этот же распадок выходил и большой мост через Лютогу. Снесло его во время мощного паводка, а восстановить было некому… Наверное, Урасима – это все поселения на левом берегу.
– А где сосновая роща, упоминаемая в одном из документов?
– Сосен в этих местах мы нигде не видели, а лиственничная роща есть. Она находится в северной части клина, именуемого теперь «Подсобное», на левой стороне Лютоги. Тут было два дома: один просто большой, другой – двухэтажный. Недалеко от него – добротный сарай.
– Как выглядел центр деревни?
– Старая дорога шла восточнее нынешней, новой. Дома вдоль нее стояли гуще. Справа, если ехать на Аниву, находились двухэтажный жилой дом, склад. Склад, надо сказать, прочный был, долго стоял.
Японское правительство, оказывая помощь союзу земледельцев, предоставляло средства на строительство складов – железобетонные фундаментные блоки, листы оцинкованного кровельного железа, лесоматериалы – и оплачивало до восьми процентов общей стоимости строения. В некоторых местах на южном Сахалине такие склады стоят и сейчас, один из них — в Чапланове.
– Вот здесь, — тычут мои консультанты на окраину поля, — жил большой староста, недалеко находилось какое-то общежитие. Когда мы в него заходили, то в комнатах уже было совсем пусто. В этом месте стоял столб — наблюдательный пункт пожарной охраны. Наверху огороженная площадка, лесенка к ней вела. Столб был высокий, метров около десяти, с него далеко видно было в обе стороны. Через дорогу от общежития красовался публичный дом. Красный фонарь там долго висел, а вот обитательниц — мужчины не могут скрыть усмешку — уже не было. Знакомый офицер рассказывал, что дамочек сразу же, осенью сорок пятого, отпустили на все четыре стороны. Хозяев заставили, чтоб выплатили им все, что положено: выходное пособие, отпускные... Да, недалеко тут стояла гостиница.
Гостиница? Стоп! Я знаю человека, который летом сорок шестого года проживал в ней. Это Василий Афанасьевич Уткин, житель Пятиречья. Когда-то я учил его младших дочерей, потом внучат. Теперь Василий Афанасьевич овдовел, живет один. Переступив порог дома, я оторвал его от книги, но он рад любому гостю и воспоминания начинает пространно, с демобилизации. Для краткости из его рассказа выбираем лишь то, что связано с нашим повествованием.
– Назначили меня на лесосеку мастером, а в лесозаготовках я был новичком, почти ничего не знал. Мне тогда японский мастер помогал. Поскольку он японец, то мастером назначили меня, а его определили мне в помощники. Разговаривал я с ним при помощи книжечки-разговорника, объяснялись и на пальцах. Японец был вежливый, терпеливый, мне объяснял все, многое сам за меня делал. Бригада моя состояла из японских рабочих. Работали они хорошо, аккуратно. Я ими был доволен. А по выходным они угощались сакэ. Напьются, бывало, пошумят, поскандалят между собой, иногда и поцапаются, а утром в понедельник просят меня: «Вася-сан, не говори начальнику! Начальник дурной много!» Начальник наш, русский, действительно, умом не отличался, горькую глушил без меры да матерился. Боялись его японцы. Заготавливали мы лес на массивах, недалеко от Мидзухо. Командировали меня туда, пришел я к старосте. И сейчас помню, звали его Като. Он неплохо говорил по-русски. Нарисовал он иероглифами писульку и послал меня с ней в гостиницу. Хозяин встретил меня хорошо, провел в комнату. Там лишь циновка и маленький круглый столик. Стульев нет, кровати нет. На ночь постель вынимали из ниши и стелили прямо на пол. Жил я у них полмесяца, может, больше.
Привозил я съестных припасов на неделю. Ребятишки, дети хозяина, как хлеб увидят, кричат: «Пан! Пан! Еруси!» Хлеб, значит, хорошо! Дня за два уметут мой хлеб, потом кормят меня своей пищей. С хозяином иногда за ужином выпивали, хотя сакэ – слабое питье. Хозяин плеснет себе на донышко и смакует весь вечер. А я — стакан залпом. У него и глаза на лоб. Потом я его нашей водкой угостил. Выпили бутылку на двоих, японец окосел, хвалить стал: русская водка, да еще стаканом, — еруси!
– Чем занимались жители Мидзухо?
– Как чем? Крестьянствовали.
Тут у нас есть возможность получить сведения из первых рук. Нам поможет японка Мацудатэ Савво, все село ее зовет просто Сава, давняя знакомая моей семьи. В самом начале шестидесятых годов мы в Чапланове были соседями, нас разгораживала лишь стенка в ветхом домишке. Муж Савы, кореец Ко Че Черо, теперь уже покойный, работал в старом здании школы истопником. Жили они в двух маленьких комнатах, с немалой кучей ребятишек. Наши дети были моложе, но играли они вместе. Жили мы добрососедски года полтора-два. И теперь Саву вспоминаем добрым словом, когда встретимся, — рады ей. Сава живет нынче с дочерью и внучатами в новой квартире. Тут целая улица двухквартирных домов, выросших на том месте, где когда-то стояли старая школа и наш домишко. Нестареющая Сава рассказывает, что недавно ездила в Японию, повидала там совсем старую мать, сестру, познакомилась с многочисленной родней. Вспоминали прошлое, погрустили, что жизнь прошла врозь, порадовались поздней встрече.