Конец лета Шестого года Гэнроку. ii

Человек, который, пройдя по дорогам Кисо, вернулся в родные края, называет себя Кёрику, он из рода Морикава. Спокон веков люди, имевшие склон

ность к изящным речам, взвалив на спину дорожный сундучок, надев грубые, ранящие ноги сандалии, прикрыв голову рваной шляпой для защиты от инея и росы, пускались в путь и бродили по разным провинциям, доводя душу до изнемолеения и радуясь, когда им удавалось проникнуть в истину вещей. И вряд ли этому человеку было по душе путешествовать с длинным мечом, напоминающим о долге его перед господином, в сопровождении молодого телохранителя, который, в черном хаори с развевающимся по ветру длинным шлейфом, с копьем в руке, вышагивал бы позади вьючной лошади.

Цветы дерева сии, На них равняйся, шагая По дорогам Кисо517

У бедных скитальцев Терпению должно учиться. О, мухи Кисо.

<1693>

В ДЕНЬ ВСТРЕЧИ ЗВЕЗД528 СОЖАЛЕЮ О ДОЖДЛИВОЙ ОСЕНИ

На седьмой день месяца Фумидзуки529 шестого года Гэнроку530 ночной ветер гонит по небу темные тучи, белопенные волны бьются о берег Серебряной реки, сваи Сорочьего моста уплыли, подхваченные потоком, у легкого листка ладьи сломаны весла531, словом, ясно, что звезды наверняка лишились своего пристанища. «Такую ночь тем более обидно провес-

159

ти втуне» — с этой мыслью я зажигаю фонарь, и тут появляется человек, декламирующий стихи Хэн-дзё и Комати532. Их взяв за тему, пытаюсь рассеять тоску звезд, застигнутых дождем. Басе от имени Комати:

Половодье.

Звезды ночлег обрели

На голых утесах.

Сампу от имени Хэндзё:

Бедной ткачихе

Сегодня лишь самый жестокий

Не одолжит плаща513.

<1693>

О ЗАКРЫВАНИИ ВОРОТ534

Любострастие порицалось Конфуцием535, да и Будда поместил его среди первых пяти заповедей536, тем не менее в непредсказуемости этого неодолимого чувства так много пленительно-трогательного537. Лежа под цветущей сливой где-нибудь на недоступной для чужих взоров горе Курабу, горе Мрака, неожиданно для самого себя пропитываешься чудесным ароматом, а если вдруг отлучится куда-нибудь страж, охраняющий заставу Людские взоры на холме Сино-бу, холме Тайных встреч, каких только не наделаешь глупостей! Известно немало случаев, когда человек, на ложе из волн соединивший рукава с дщерью рыбацкой538, продавал свой дом и лишался жизни, но я бы скорее простил его, чем того, кто, достиг

160

нув старости, алчет долгого пути, сокрушает душу заботами о рисе и деньгах, не умея проникнуть в душу вещей539. Мало кому суждено перевалить за седьмой десяток, расцвет же человеческой жизни приходится лет на двадцать с небольшим. Первая старость подобна сну одной ночи. Оставив же позади пять или шесть десятков, человек отвратительно дряхлеет, ночами его одолевает сон, по утрам же, едва поднявшись с ложа, какими вожделениями полнит он свои помыслы? Люди недалекие ко многому устремляются думами. Тот же, кто, приумножая мирскую суету540, достигает успеха в од-ном-единственном мастерстве, обыкновенно превосходит других и в корыстолюбии. Сделав это мастерство своим главным занятием, он живет в мире, где правит демон наживы, сердце его ожесточается, все глубже вязнет он в топкой грязи, утрачивая надежду на спасение — должно быть, именно таких людей и имел в виду старец Южный цветок541, говоря, что услада преклонных лет в том, чтобы избавиться от мыслей о прибыли и убыли, забыть о старости и молодости и обрести безмятежность-покой. Приходит гость, и текут бесполезные речи542. Или же ты сам выходишь из дома и мешаешь другим в их повседневных трудах, что также достойно сожаления. Сунь Цзин543 запирал свою дверь, а Ду Улан544 держал на замке ворота — и что может быть лучше?.. Дружусь с одиночеством, в бедности вижу богатство, пятидесятилетний упрямец сам для себя предостережения пишет.

161

«Утренний лик».545

И днем замка не снимаю

С калитки своей.

<около 1693>

ОПЛАКИВАЯ МАЦУКУРА РАНРАНА546

' Металл да кожа служат воину постелью, непоколебимая стойкость — вот к чему он стремится. Считается, что, когда естественность и воспитанность уравновешивают друг друга, человек становится благородным мркем547. Для Мацукура Ранрана долг — это кости, верность — внутренности, учение Лаоц-зы вошло в его душу, поэзия обретается где-то между печенью и легкими. Меня же свела с ним судьба, кажется, лет девятнадцать тому назад. Вот рке три года как одержим он был желанием оставить службу, и, идя по стопам древних мудрецов, удалиться в пещеры, но, обремененный престарелой матерью и связанный малолетними детьми, продолжал качаться на волнах этого мира. Однако, пребывая вне пределов хвалы и хулы, он подружился с ветром и облаками, и в этом году, вознамерившись полюбоваться луной на изголовье из волн у берегов Юи и Канадза-ва, на третий день второй декады срединного осеннего месяца548 взял в руки посох и направил стопы в Камакура, на обратном же пути занемог и в скором времени испустил последний вздох. Случилось это, если я не ошибаюсь, вечером двадцать седьмого дня того же месяца. Он ушел из мира, опередив семидесятилетнюю мать, снедаемый беспокойством за судь

бу семилетнего сына. Он был в том возрасте, когда люди еще дорожат жизнью — ему не исполнилось и пятидесяти, и как, верно, печалился этот доблестный воин, который ради своего господина без всяких сожалений вспорол бы себе живот, какой обильной росой была покрыта трава его рукавов, поникшая под порывами безжалостного осеннего ветра...549 Друзья его горевали, даже вчуже представляя себе, каково было у него на душе в тот миг, когда пришел последний срок, когда же узнали они о том, в каком отчаянии мать, как кручинятся братья и сестры, — скорбь их сделалась столь велика, будто потеряли они самого близкого своего родственника. Помню, как в начале нынешнего года он, ведя за руку сына, пришел в мою хижину и попросил дать ребенку имя. Подумав, что у отрока такой же ясный взгляд, как у пятилетнего Оодзю550, я, взяв знак Дзю, присоединил к нему знак «горный вихрь» — Ран551, и получилось — Рандзю. Его радостное лицо и теперь стоит у меня перед глазами. Так уж заведено в мире, что и о человеке, не особенно близком, начинаешь тосковать, стоит ему покинуть этот мир: «но вот тебя нет, и сердце...»ъг, а уж если расстаешься с тем, кто был связан с тобой долгими годами взаимной приязни, кого ты любил как отца, как сына, кто был для тебя все равно что собственная рука или нога, то при любом воспоминании о нем предаешься такой скорби, что на рукава ложится роса и кажется, еще немного — и закачается на волнах изголовье...553 Взяв в руки кисть, хочу запечатлеть на бумаге свои чувства, да только, видно, способности мои ничтожны, пытаюсь отыскать слова, но в груди теснит, и, облокотившись на скамееч

163

ку-подлокотник, я лишь смотрю и смотрю на ночное небо554.

Под ветром осенним

Сломался — и горе мое велико —

Тутовый посох.

Басе

Посетив могилу на третий день Девятого месяца: Видишь ли ты?

В день седьмой555

над твоею могилой

Трехдневный месяц...

<1693>

ПОВЕСТВОВАНИЕ О ТОДЗЮНЕ

Старый Тодзюн556 принадлежал к роду Эноки557, его дед был деревенским врачом из Катата провинции Оми, звали его Такэ558. Фамилия Эноки, очевидно, перешла к нему от матери Синей559. В нынешнем году, на свою семьдесят вторую осень, он, удрученный болезнью, любовался луной, уже не поднимаясь с ложа, однако его по-прежнему волновали цветы и птицы, по-прежнему трогала сверкающая на траве роса560, дух его оставался чист и невозмутим даже тогда, когда приблизился его последний срок.

В конце концов, оставив на память своим близким строфу о Сарасина561, он сокрылся в тени Сокровенного учения о Большой колеснице562. В молодости Тодзюн овладел искусством врачевания, и это стало его основным занятием в жизни, он получал

жалование от некоего князя из рода Хонда и жил, не зная лишений, выпадающих на долю тех, у кого в котелке для варки риса плещется рыба, а в кастрюлях собирается пыль565.

Однако не по душе ему было идти по дорогам этого мира, он отказался от суетных почестей, вырезал дорожный посох и отстранился от дел. Ему тогда было чуть более пятидесяти. Поменял он свое городское жилище на горную хижину и жил как душе угодно, не выпуская из рук кисти и не поднимаясь из-за стола. Так продолжалось более десяти лет, и написанного им достанет, чтобы нагрузить хорошую повозку. Возле озера Бива появился он на свет, на Восточной равнине встретил свой последний день. Таков и должен быть великий отшельник, средь городской суеты живущий564.