На момент прощального поцелуя супругов Артем деликатно отвернулся. Хлопнула дверь.

– Пойдем, Артемка, я тебя завтраком накормлю.

Ковалев не дал ему ни малейшей попытки притулить голову где-то в другом месте. На слова Литвина о том, что у Виталика теперь, дескать, семья, и он будет там им мешать, Ковалев ответил, что он может себя чувствовать спокойно, только если бедоносец-Литвин у него под присмотром. И поэтому – марш на диван и не выступай! Пришлось смириться, тем более, что приехал Артем ненадолго. Да и храпящий Ковалев спал теперь в другой комнате.

– Тем, я хочу с тобой кое о чем поговорить, – тон у Татьяны слегка нерешительный.

– Тань, если ты о том, что я думаю по поводу вас с Виталием, то…

– Литвин, ты слишком много о себе воображаешь, – фыркает Таня, ставит перед ним тарелку с овсянкой. – Твое благословение мне не требуется! Я сама как-нибудь разберусь со всей жизнью.

– Прекрасно, – невозмутимо отвечает Артем, принимаясь за еду. – Я на самом деле очень рад за вас с Виталькой.

– Я знаю.

– Какая ты мудрая женщина! И где были мои глаза раньше?

– Вот именно – где? – Татьяна садится напротив него с чашкой какао в руках. – Скажи мне, где твои глаза?

Артем свободной рукой прикрывает глаза.

– Да вроде бы на месте.

– Тем, скажи мне – ты собираешься к ней вернуться?

Литвин молчит. А потом:

– Вкусная каша получилась, спасибо.

– Артем!

– Ну, правда, вкусная.

– Ответь мне!

Вздыхает.

– Ты упрямая.

– Отвечай.

– Нет. Не собираюсь.

– Почему?

– Таня! Ты понимаешь, что единственная причина, по которой я с тобой говорю на эту тему и не посылаю тебя к черту – это твое положение? Не пользуйся им, это нечестно.

– Буду пользоваться! Потому что с вами по-другому нельзя!

– Слушай, – он откладывает в сторону ложку. – Что-то у меня аппетит пропал. Пойду я.

– Никуда ты не пойдешь! – Татьяна встает перед ним, преграждая пути к отступлению, грозно сложив руки на пока еще плоском животе. Литвин смотрит на нее снизу вверх, бормочет что-то неразборчиво про шалящие гормоны и неадекватных беременных баб. – Ешь давай.

Артем возвращается к завтраку, Таня на свое место.

– Ну Артеееем…

– Двадцать восемь лет уже Артем.

– Вот именно! А ума все не нажил! Тем, ну на тебе ж лица нет, тоскуешь ведь.

– Нифига я не тоскую. Гастрит обострился просто. Желудок болит.

– А пить надо меньше!

– Угу. Или больше.

– Хватит паясничать, Литвин!

Что-то ему этот диалог напоминает. Вспоминает тот свой годичной давности разговор с Люськой, когда она уговаривала его лететь на «хели». Да что за моду эти женщины завели – учить его, как жить, указывать, что делать? Достали!

– Меня выгнали, ясно? – он говорит это ровно, доедая кашу. – Сказали: «Убирайся». Я убрался. Все.

– Выгнала? Арлетт? – недоверчиво ахает Татьяна. – Не верю.

– Дело твое, – пожимает плечами.

– То есть, ты хочешь сказать… что она поиграла с тобой, как кошка с мышкой… потом наигралась, ты ей надоел, и она тебя выставила?

Артем, такой спокойный, здравомыслящий, сдержанный, ироничный, ничего не принимающий близко сердцу Артем отвечает ей таким взглядом, что впору испугаться. Но Таню таким уже не проймешь.

– А я думаю, все было совсем не так, Тема. Чай, кофе?

– Кофе.

– А фиг тебе кофе с твоим больным желудком. Сейчас какао сделаю.

– Зачем спрашивала тогда?

– Из вредности. Так вот, – продолжает Таня, ставя перед ним чашку, – я думаю, все было иначе.

– Ну конечно, тебе-то лучше известно!

– Я тебя знаю как облупленного, Литвинский, – Таня игнорирует его сарказм. – Ты ж наверняка сам вел себя так, что…

– Как это – так?! Носки разбрасывал?

– Если бы только это. Так, как ты себя ведешь со всеми. Будто тебе на все и на всех плевать, что тебе все равно, кто там рядом с тобой. Спокойный, равнодушный, выдерживающий дистанцию, никого к себе близко не подпускающий Артем…

Литвин встает, резко отодвинув стул.

– Спасибо, – с нажимом. – Все было очень вкусно.

Минут через пять входная дверь хлопает. Хлопает гораздо громче, чем требуется, чтобы ее просто закрыть. Таня морщится, Лизку разбудил, наверное. И это Артем – самый спокойный и уравновешенный из троих друзей… Слепой дурак.

У него оказалась веская причина, чтобы вернуться. Он забыл отдать ей ключ от шале. Обнаружил его только уже в Москве, во внутреннем кармане катальной куртки. Надо вернуть. И не может быть никакой речи о том, чтобы переслать его по почте. Лично. Только лично.