Еще более бессмысленно оценивать эти войны с позиций «полезности» и «не полезности». В этом случае возникает вопрос: полезности кому? Если конкретному правителю и господствующей элите, то, безусловно, полезным будет всякий результат, соответствующий их целям, которые далеко не всегда определяются как «достижение блага для своих подданных».

Что же касается общества в целом, то ответ на этот вопрос становится весьма проблематичным. Скажем применительно к новгородцам, поставленным перед непростой дилеммой, какой выбор был более «полезным»: перейти в подданство Литвы, чтобы сохранить начала гражданского самоуправления или прикрепиться к Москве, подчинившись ее стремлению установить жесткую централизацию власти? Чаще всего мы отвечаем на этот вопрос с конфессиональной точки зрения – с Литвой шла угроза православию, а потому переход к Москве трактуется не только как само собой разумеющееся, но и Богоугодное дело.

Однако ж, если не касаться теологических споров, то задайся мы вопросом, что больше в плане безопасности, благополучия и пр. естественных общественных благ добился Запад и что православная Россия, ответ будет явно не в нашу пользу.

Один из наиболее весомых аргументов заключается в том, что неблагоприятный для нас исход спора с Польшей и Литвой за контроль над территорией мог привести к утрате этно-культурной общности зарождающейся русской нации. Но историческая практика показывает, что в условиях жесткого религиозного и этнического давления сопротивляемость и стремление сохранить свою идентичность только возрастает. Это наглядно демонстрирует история многих балканских и кавказских народов, которые даже в условиях утраты своей государственности, находясь под жестким религиозным прессингом, продемонстрировали жизнестойкость и сохранили самоидентификацию.

Кстати, об отношении народа к территориальным спорам московских литовских и польских князей и государей мы знаем в основном из церковных источников и от церковных авторов, которые были заинтересованы представить любое «ускользание» от православного влияния погибельным. Светское же восприятие происходящего было куда более прагматичным и не носило столь апокалипсический характер.

Не может быть бесспорной и оценка, исходящая из потребностей сохранения жизненного пространства. Мы знаем массу малых народов (не только на Кавказе, но и в Европе) которые сохранили свою идентичность и поддерживают ее с древности до нынешних дней, не смотря на то, что они реализовались на компактной территории.

На самом деле жизненность (с т.з. сохранения этно-культурной идентичности) пространства нации в начале процесса ее формирования определяется не размером, а некими естественными границами безопасности. Т. е. всякая этно-культурная общность в период ее становления «инстинктивно» стремится занять территорию, у которой есть естественные границы безопасности (река, море, горная гряда, ущелье, пустыня и т. д.).

В этом смысле Московская Русь была обречена на экспансию, так как ее значимыми естественными защитными рубежам были: на севере – Баренцево и Белое моря; на востоке – Волга и Уральские горы; на западе – Балтийское море и система рек, текущих с севера на юг; на юге – Черное, Азовское и Каспийское море, Кавказский хребет.

Однако именно в этом ареале находилось жизненное пространство и многих других народов, что обуславливало неизбежность столкновения. Т. е. активность Москвы по расширению своих границ до естественных преград может быть объяснена, но оправдывает ли это ее как-то иначе, кроме как с позиций силы, которая «права» потому, что она – сила?

Поэтому в целом, войны, которые вела Москва от начала своего возвышения и вплоть до 1612 года, скорее можно отнести к разряду «инстинктивных», т. е. связанных с естественным стремлением этноса, находящегося в фазе активного формирования, к доминированию на территории своего жизненного пространства.

Любопытно отметить, что в этот период количество войн, военных походов и столкновений, которые можно отнести к экспансионистским и противостоящим агрессии, равно: примерно 27 на 2752.

Иное дело если мы пытаемся оценить действия уже реализовавшегося субъекта международных отношений, когда вопрос быть или не быть русской государственности был решен окончательно, т. е. с завершением смутного времени и изгнанием интервентов в начале XVII века.

О чем же свидетельствует статистика войн Русского государства после 1612 года?

Войн, вооруженных столкновений, которые мы вели для отражения агрессии – 11. Войн экспансионистского характера – уже 33. Войн, связанных с попытками освободиться от подконтрольности России, – 3 (подавление восстаний в Польше). Еще 9 войн мы вели в связи с выполнением обязательств перед союзниками, в том числе подавление восстания в Венгрии в 1849 г., войны с Францией, которые, в конечном счете, привели к столкновению в 1812 году, бессмысленная война в Пруссии 1757–1760 годов.

Оценивая характер своих войн, мы часто используем универсальную формулу-объяснение: они велись в наших национальных интересах. Однако как быть с оценкой, если походы на Восток, которые должны были обернуться прирастанием богатств России, явно не пошли впрок в смысле народного процветания? Разве что стали экономической основой поддержания господства госбюрократии, за великодержавные устремления которой народу приходится расплачиваться жертвами и страданием, великодушно объявляемыми властью «во имя Отечества». Об этом более подробно поговорим в следующей главе.

Впрочем, речь естественно идет не только о восточной политике. Надо признать простой и жесткий факт: даже обе наши Отечественные войны стали прямым следствием политики наших национальных властвующих элит. Именно политики, а не каких либо частных ошибок или неспровоцированной вражеской агрессии.

Об этом явственно говорит фактический и логический анализ развития событий, повлекших за сбой трагедию дважды с большой кровью отвоеванной страны.

Официальная историография 1812, на которой воспитаны многие поколения россиян, особо подчеркивают ее справедливый, героический характер, «стыдливо» умалчивая, в результате чего мы вынуждены были столкнуться с Наполеоном на своей территории.