— Ты уж меня, брат, извини, — говорил он, усаживаясь на большой портновский стол. — Я буду шить и говорить, задание очень большое. Я почему-то уверен, что когда апостол Павел шил свои палатки, он тоже и трудился и беседовал.

Они вспоминали минувшие дни. Брат Семякин рассказывал о своей юности, которую он отдал Христу, работая в юношеском кружке общины и развиваясь духовно.

— А теперь нам и пострадать пришлось за Христа. А то пели, пели:

«Лучшие дни нашей жизни, свежие силы весны молодой мы посвятим Иисусу в дар для Него дорогой…» Он задумался, а потом продолжал:

— Да, пели.

«Пусть нас постигнут гоненья, смерть за Христа не страшна…» Вот гонения постигли, а готовы ли мы теперь умереть за Христа? Вот я шью, а сам все часто размышляю: «Готов ли я умереть за Христа?» Готовлюсь.

– Я думаю, что Господь еще сохранит нас от смерти, — сказал Лева. — Хорошо быть дома, у Отца, но оставаться нужнее.

– Не знаю, брат, но тучи сгущаются, и как бы не пришлось мне, многим смертью прославить Бога.

Лева в лазарете встретил фельдшера Синявского.

— Идем, идем, поговорим, — беря Леву под руку и выводя из лазарета, сказал он.

Они сели на скамеечку за бараком. Никого поблизости не было. Смеркалось.

– Ну, расскажи мне о Вале, как она там была. Я уже слышал, ее отправили в другую колонну.

– Все было хорошо. От отца она письма получала аккуратно, а также от того инженера.

– И она отвечала ему?

– Да, отвечала. Она делилась со мной своими переживаниями. Но все же я хочу сказать, что все люди в лагерях грубеют.

– А что такое? — спросил Синявский.

– Да она — такое чудное, нежное создание, но тоже так, привыкла к умирающим и смерти. Когда мы ходили в морг вскрывать трупы, то в ожидании доктора она была в состоянии, стоя на гробах, улыбаться и танцевать.

– Времена черствые, времена особые, — сказал Синявский и вздохнул. — Вы не знаете, что происходит? — Он наклонился к уху Левы. — Сколько военных арестовано, и каких! Старые, ответственные большевики гибнут! Что творится! Вот недавно одна приезжала сюда на свидание. Она рассказала, что в Москве жены партийных арестованы: ходили к Крупской Надежде Константиновне, рассказывали ей обо всем, просили заступничества. А она чуть не плача говорит им, что ничего поделать не может. И это говорит жена Владимира Ильича Ленина! Что творится! Наше лагерное высшее начальство не знает само, что будет завтра. Недавно меня вызвали в управление ночью и говорят: «Забинтуйте ногу женщине». Я смотрю: ни раны, ни ушиба нет. Стал бинтовать, а они под бинт положили какой-то пакет с письмом, и я забинтовал его. Видимо, куда-то посылают, о чем-то кому-то хотят сообщить.

Лева встретил своего дорогого Жору.

– Как давно я тебя не видал, почему не приезжал? — воскликнул Лева.

– Меня сняли с агитбригады. Все, кто имеет 58-статью, сняты на общие работы. Вот посмотри на мои руки.

Лева взглянул. Руки Жоры, пальцы и ладони, которые были так нежны (он всю жизнь держал в руках только смычок скрипки и был виртуозом-скрипачом), — теперь эти пальцы были покрыты мозолями, трещинами и были явно неспособны держать смычок скрипки.

– Теперь ты не сможешь играть! — сказал Лева с болью в сердце, смотря на его руки.

– Да, для искусства я теперь погиб. Я уже не смогу играть, как раньше, пальцы стали какие-то словно не свои. Ведь я теперь долблю пласты угрюмых скал, делаю ручное бурение.

Лева знал, что это очень тяжелая работа. А Жора к физической работе был совсем не приспособлен.

— Но не грусти обо мне, Лева, — сказал Жора, увидев, как потемнело лицо друга. — Знаешь, Христос стал ближе, как никогда в жизни. Ведь я душой ежедневно мучился в агитбригаде, видя и слыша дела беззаконные. А теперь меня Бог от этого избавил. Плоть страдает, но это временное по сравнению с тем вечным, что откроется. Теперь я молюсь, как никогда не молился, и ощущаю особую близость Господа.

— Я радуюсь за тебя, Жора, за твое духовное состояние. Но все-таки больно, что тебе приходится так тяжело. Весь ты как-то осунулся, исхудал.

Подошли еще несколько братьев и стали рассказывать о своих переживаниях. И все радовались о хорошем вечном и печалились, что сейчас так темно в народе без Евангелия.

Леву вызвали на суд. На предложение судьи правдиво рассказать все, чему он был очевидец, Лева без утайки передал всю виденную им картину. Он особенно подчеркнул при этом, что отказчики не поддавались уговорам и что начальство дошло до полного истощения нервной системы и в результате вынуждено было прибегнуть к противозаконным методам.

В глубине души Леве было очень жаль и начальника колонны, и проводника собаки. Ведь они оба были грешники, как и все, и не имели познания в истинных путях направления человека. А без Бога кругом грех и грязь.

Это тот самый подожок, который применял начальник? — спросил судья Леву, указывая на лежащее «вещественное доказательство».

Он самый, — подтвердил Лева.

Суд вынес приговор: начальника колонны, проводника собаки приговорили к заключению с отбытием наказания в исправительно-трудовых лагерях.