— А еще я боюсь летать на самолетах, — важно расхаживал Тедди туда-сюда по столу. — Мне постоянно кажется, что это корыто рухнет в самый неподходящий момент. А вы возьмете меня с собой в Америку?

— Конечно, — хохотал Георг.

И от радости Тедди кинулся к нему целоваться.

— Кто тебе разрешал брать моего медведя?! — хриплым низким голосом заорал Том с порога.

— Я… — попятился Билл, округляя глаза. — Я… Я не брал… Он на полу валялся… В проходе… Я не брал…

Том в два шага оказался перед братом и вырвал игрушку из его рук.

— Том, ты чего? — попытался остановить его Георг. — Мы не делали ничего плохого.

Он толкнул друга со всей силы. Георг завалился на Густава.

— Не смей даже прикасаться к нему! — кричал он в лицо Биллу. — Ты понял?

Билл кивнул и отвернулся к окну, вцепившись в палец зубами. Теперь у него нет и плюшевого Тома. Теперь у него вообще никого нет.

Глава 16.

Он спал. Открывал глаза, смотрел в окно, поворачивался на другой бок, сворачивал одеяло комком, закидывал на него ногу и спал. Просыпался, заворачивался в одеяло, подминал подушку и опять спал. Спал, пока глаза не открылись сами собой и не отказались закрываться.

Он встал. Дошел до холодильника, нашел две жареных колбаски, пролежавших в сковороде с того самого дня, как они больше месяца назад покинули дом, но каким-то чудом не покрывшихся толстым слоем плесени, а даже как-то подозрительно свежо выглядящих, полпакета молока, и какой-то дряни по мелочи. Ругнулся на Тома, что тот мог бы сходить в магазин и купить хоть что-нибудь пожрать, а не сваливать куда-то в неизвестном направлении и не бросать его тут умирать от голода. Заказал две больших бутылки «Кока-Колы», четыре мясных и колбасных пиццы, миндальный ризотто с базиликом, мидиями и копченым лососем и пасту «Портобелло» с куриным филе, грибами портобелло и сырным соусом «Горгонзола», справедливо решив, что все это вполне можно подогреть в микроволновке, а не ждать еще полтора часа, пока притащится курьер.

После одновременного завтрака, обеда и ужина жизнь показалась прекрасной. Разморённый Билл вернулся в любимую постельку под любимое одеяло на любимые подушки и за просмотром какого-то ужастика сладко заснул.

И снилось ему, что собирается он ехать куда-то. Бегает, суетится. Вещи с места на место перекладывает. А потом садится в машину и едет. Едет-едет. Почему-то по пустыне. А вокруг никого. И не понятно, куда едет. Знает только, что там, где-то там за дюнами, ждет его Том. Ждет и волнуется. Но вот одна дюна, другая, третья, а Том всё где-то там… И сколько бы Билл не ехал к Тому, Том все дальше и дальше от него. Билл кричит на водителя, лезет с кулаками драться, требует отвезти его к Тому. И водитель везет. Только Том все дальше и дальше от него, как будто не к Тому Билл едет, а от Тома бежит. И телефон так противно в кармане звенит. Билл смотрит на дисплей, улыбается — Том. Его Том звонит. Ждет и волнуется.

— Да? — сонно с улыбкой бормочет в трубку.

— Билл, добрый день. Простите, что разбудил, — говорит его Том чужим голосом. — Я хотел узнать, вы сегодня въедете? Мы договаривались…

— Я еду, да, — счастливо улыбается он. — Ты только не волнуйся, я еду. Сейчас вот-вот… Том… Я еду к тебе. Подожди…

— Билл… Бииилл… — вкрадчиво зовет голос. — Это Ирвин. Билл, может быть мне перезвонить?

— Кто это? — внезапно просыпается Билл, обнаруживая себя говорящим с кем-то по телефону.

— Ирвин. Ирвин Лестевник. Мы с вами общались по поводу квартиры в Берлине.

— Ах, Ирвин Лестевник! — нельзя сказать, что Билл обрадовался. Скорее уж наоборот. — Доброе утро! Простите, я никак не могу отоспаться.

— Я понимаю. Вы въедете сегодня?

— А разве мы говорили не о завтра?

— Вообще-то мы говорили о вчера.

— Да вы что? Это я тут три дня что ли проспал? — опешил он.

Ирвин скромно промолчал.

— Подождите, Ирвин. Сейчас соображу… Я просто, как вернулся, упал в кровать и умер… Пока вы меня не воскресили…

— Я понимаю. Простите.

— Сколько времени?

— Три часа сорок три минуты.

— Нет, сегодня не успею. Давайте так. Я соберу вещи и закажу на утро машину. А вы завтра будете ждать меня в той квартире. Думаю, что во второй половине дня буду уже в Берлине. Я позвоню вам в любом случае. У меня же даже ключей нет. Договор подпишем на месте, деньги я тоже привезу. Там все так, как на фотографиях?

— Абсолютно.

— О’Кей, тогда до встречи, — беззаботно чирикнул Билл, нажал отбой и грубо выругался. Он совершенно забыл, что съезжает с квартиры Тома. Внезапно стало страшно. Куда это он едет… Как? В какой Берлин? Зачем? Как он будет там один? Без Тома? Без его Тома?

Прислушался.

Тишина.

Стало больно и обидно.

Интересно, а куда свалил Том, если валить ему, по идее, больше не к кому? Может, опять к своему Юргену улетел — держать за ручку, как это принято у всех геев на свете?.. Тьфу! Билл задрожал от негодования и врубил на полную мощность музыкальный центр.

Замечательно! Нет, просто замечательно! У Тома брат уезжает, а ему плевать! Никаких попыток остановить! Ни-че-го! Ни слова! Он срывал с вешалок вещи и складывал их в сумки. Доставал из шкафов какие-то важные для него безделушки, которые трепетно хранил многие годы. Собрал все рамки с фотографиями, на которых был один. Он не хотел в своей новой квартире видеть ничего, чтобы хоть как-то напоминало ему о Томе. Поэтому Тома в его квартире не будет. Это он решил. Ничего, никакой вещи, никакой фотографии, даже мыслей в его новом доме не будет о Томе. Куда он опять пропал-то?.. Больной ведь… Билл видел, что ему тяжело стоять, когда они только вошли в квартиру. Охрана разнесла их чемоданы по комнатам и ушла. А Том стянул с себя куртку, словно с трудом, бросил на полку шапку, и, чуть придерживаясь за стену, ушел к себе. Билл хотел помочь, но потом вспомнил, как тот орал на него в автобусе, и передумал. Том, конечно, почти сразу же извинился за ту выходку, повинился, покаялся, Георг и Густав над ним постебались, вроде бы перевели все в шутку. А вот Билл расстроился. Очень расстроился. И обиделся. И обида-то эта какой-то детской вышла, смешной и идиотской, но все равно такой болезненно-отчаянной, очень обидной была та обида. А самое главное, его Тома, его маленького плюшевого Тома Том тут же грубо заткнул за ремень джинс, и Биллу показалось, что его Тому там неудобно, больно и неприятно. Так же, как было больно, неудобно и неприятно самому Биллу.