Он покачал головой. Лицо рассеянное, обиженное, как у ребенка.

— Давай, Би, попробуй. А с Томом вы помиритесь. Ну, куда он без тебя? Он же там в Гамбурге тоже, небось, места себе не находит. Давай поспорим, что у него на полках в ванной… Твоя какая щетка красная или зеленая?

— Красная, — Билл попытался скрыть улыбку, потупившись.

— Давай поспорим, что у него на полках в ванной теперь стоит красная зубная щетка, твоя косметика, еще один станок. Позвони ему. Он ждет твоего звонка. Я уверена.

— Ты ничего не знаешь… — вдруг всхлипнул он. — Я не могу ему звонить.

— Хорошо, я позвоню ему, а потом мы пойдем ужинать, — обняла его. — Договорились? Би, я… У тебя такое лицо все эти дни… Я не могу тебя таким видеть.

Она набрала номер их квартиры и принялась терпеливо ждать.

— Том температурил, когда я уезжал… — промямлил Билл. — Простыл в туре…

— Судя по всему, он уже выздоровел, — положила Адель трубку. — И где-то развлекается. Собирайтесь, герр Каулитц, мы едем тусить и веселиться! И чтобы свою грустную рожу забыл дома в ванной. Рядом с зеленой щеткой твоего брата. Пусть зеленеют вместе. А мы с тобой очень хорошо проведем время.

Адель сначала отвезла его в маленький ресторанчик и накормила до отвала. После ужина Билл действительно повеселел и подобрел, перестал фыркать и капризничать. Потом они приехали в небольшой закрытый ночной клуб, где собиралась творческая интеллигенция Берлина. Горилообразный мужчина попросил их снять обувь и носки у входа, забрал мобильные телефоны и сумки, проводил по мягкому ковру с высоким и длинным ворсом в виде косичек в зал. Там их «принял» еще один такой же секьюрити и отвел по темному коридору, подсвеченному едва мерцающими под потолком ряду свечей, в помещение типа ангара.

Билл осмотрелся. Первая мысль, пришедшая ему в голову, — он в логове орков… Грубые стулья, сделанные как будто страшными уродами: топорно обтесанные нетолстые бревна соединены между собой сыромятными кожаными ремнями широкими на месте сидения и узкими на месте спинки. Такие же тяжелые, дубовые столы. Грубая деревянная посуда. Пол под ногами то становился неприятно холодным и каменным, то каким-то мягким и «волнительным», то опять теплым ковром. Везде опасно свисают балки, цепи, какие-то кольца, колеса, горят свечи и керосиновые лампы.

— Здесь самое вкусное пиво во всем Берлине. Хозяин — мой хороший приятель. Тебе понравится, — тащила она его по деревянным ступеням вверх на балкончик. — Вон тот стол как раз для нас. Нам будет видно все, а нас почти не видно.

— А что здесь будет?

— Увидишь, — смеялась Адель.

Наверное, в пиво что-то подмешали, потому что через час Билл хохотал, как ненормальный, а когда Адель потащила его танцевать, он понесся на танцпол едва ли не быстрее нее. На небольшой сцене во всю отрывалась группа панков. Билл высоко подпрыгивал, дрыгал ножками, махал руками. Адель сгибалась от смеха, вытанцовывала перед ним, виляя бедрами. Через несколько минут, его окружила стайка девушек, и начались грязные танцы…

А потом они опять занимались любовью на огромной дубовой кровати под воздушным балдахином, на натуральной шкуре какого-то страшного зверя, жесткая шерсть которого кошмарно щекотала его голую задницу, а в распахнутую пасть то и дело попадала правая нога и пошло застревала. Билл хихикал, извивался, пытаясь хоть как-то одновременно вытащить шерсть из своих полупопий и ногу из пасти, не уронить беснующуюся на себе девушку, наблюдая за всем этим безобразием то в зеркало под потолком, то в трюмо у стены и представляя себя средневековым королем. Ему было хорошо. Офигительно хо-ро-шо.

Глава 18.

Он достал ключи. Застегнул куртку. Поправил сумку на плече. Вроде бы готов, можно ехать. Выключил свет. Открыл дверь. Нет, что-то не так. Обернулся. Взгляд тут же наткнулся на куртку брата. На обувь брата. На связку ключей от дома и машины с подаренным им брелоком, отзывающимся на свист. На мгновение ему показалось, что суставы и кости ног стали поролоновыми и больше не способны удерживать вес его тела. Он схватился за стену и очень медленно пошел к нему в комнату, предчувствуя беду.

Бесконечный темный коридор. Полумрак сгущается. Чернота засасывает его, словно трясина. Тяжело дышать. Она давит. Заполняет сознание и легкие черно-смородиновым желе страха. Беда… Беее-дааа…

Дверь в его комнату приоткрыта. Брат лежит под одеялом. Дреды разметались по подушке. Он улыбнулся. Спит. Невинный и такой красивый.

Подходит к кровати. Садится на край. Дотрагивается до плеча. Тело легко поддается, опрокидываясь с бока на спину. Руки безвольно падают по бокам. Голова неловко повернута, дреды скрывают лицо.