Сзади подошел игумен Иоанн. Он был мрачнее обыкновенного. Строго глядя на князя и осуждающе качая головой, собрал иконы, всем своим видом показывая, что Святополк должен был догадаться сам и подобрать их, и шагнул в обгорелый проем.

Через несколько мгновений послышался его дрожащий голос:

–  Чудо! Чудо Господь сотворил!

Святополк, Нестор и несколько монахов вперемежку с боярами бросились внутрь. Хотя в притворе валялись обгорелые книги и разломанные иконы, но сам гроб святителя остался нетронутым и даже как будто приподнялся над всей этой мерзостью. Казалось, грабители не заметили его.

Монахи пали на колени вслед за игуменом, который неистово крестился и молился, отбивая поклоны. Святополк тоже опустился на колени и с видимым облегчением перекрестился, радуясь тому, что хоть что-то в этом суетном непрочном мире остается незыблемым.

Возвращение князя из похода и счастливое избавление от половецкого набега для всех было праздником. И пускай на Подоле многие избы были пожжены, во многих семьях родных и близких погнали в неволю, в окрестностях Киева было сожжено несколько церквей и три монастыря, но зато был убит сам хан Тугоркан, тот самый, что уже несколько раз наводил на Русь поганых. Орда получила еще один урок, Святополку Изяславичу в союзе с Владимиром Всеволодовичем Мономахом удалось отбить захваченный в Зарубе и Чучине полон, и опасность половецкого выхода в этом году уже больше не грозила исстрадавшейся земле. Кроме того, Удалось загнать в угол и смирить внутреннего врага - Олега Святославича Черниговского. Было чему радоваться.

Приближался день поминовения святых мучеников Бориса и Глеба, и к этому дню Святополк приурочил пир в ознаменование похода на половцев и их союзника Олега.

Не первый раз Иванок переступал порог княжеских сеней в день почетного пира, но впервые он шел на него как гость. Молодые отроки, детские и гридни, провожали его завистливыми взглядами. Холопки зазывно улыбались, заставляя отрока смущенно краснеть, а старые бояре и знатные воины снисходительно косились на приемного сына Данилы Игнатьевича. У большинства из них сыновья были на несколько лет постарше, за исключением молодого Никиты Малютича, чьи малолетние сынки еще были младенцами. В окружении взрослых мужей и их сыновей Иванок чувствовал себя не в своей тарелке и скромно присел в уголок.

Пир князь Святополк затеял знатный. Он сидел во главе стола, крытого расшитой шелковыми нитями скатертью. По правую руку от него сидели Ярослав и Мстислав, по левую, там, где должна была быть молодая княгиня Ирина Тугоркановна, место оставалось пусто. Молодая княгиня скорбела по отцу и отказалась выйти к пирующим.

Но всем было весело и без нее. Вино лилось рекой, чашники разливали хмельные меды, обносили гостей яствами. Великий князь улыбался, слушая негромкий гул голосов, и приветственно кивал на заздравные речи. Пил он мало, небольшими глотками, и оставался трезв, но это не мешало ему испытывать гордость и радость от происходящего. Бояре вставали один за другим, кланялись князю и княжичам, славили и выпивали за их здоровье, желая боевых побед и долгого княжения. Чем дальше, тем громче становился гул голосов. Слуги выносили опустевшие блюда и кувшины, спеша заменить их новыми. Бояре и дружинники вспоминали бой и свое в нем участие, хвастались своим достоянием, громко хохотали над шутками и ужимками скоморохов, которые скакали и плясали между столов, потешаясь над Тугорканом, как он шел на Русь воевать, да сам бит был. Иванок покраснел до ушей, когда на «Тугоркана» накинулся самый маленький из скоморохов, видимо сын одного из них. И «грозный хан» с визгом и криками улепетывал от достававшего ему только до пояса «богатыря» через весь зал.

Данила Игнатьевич заметил смущение отрока, тихо коснулся его руки:

–  Не смущайся, но и не возносись своей победой! Ворога одолеть - не единственное, на что мужи родятся.

Сидевший напротив него киевский боярин Повизд, не ходивший ни в один боевой поход по причине слабого здоровья, подмигнул отроку:

–  А как мужи родятся, ведаешь?

Был Повизд уже сильно пьян, икал и покачивался за столом. Иванок еле сдержал себя.

–  Чего смурной?
– не отставал боярин.
– Аль пир не в радость?

–  Родич у меня… в том бою погиб, - не сразу признался Иванок.

–  Тогда выпей! Помяни душу христианскую!.. Эй, вина еще!
– крикнул Повизд. Рванулся привстать, но тяжело рухнул обратно, едва не повалившись со скамьи на пол.

Заметивший это Святополк нахмурился, ибо пьяных не любил, и тотчас двое отроков подскочили, подхватили упившегося боярина и поволокли прочь - подышать свежим воздухом и протрезветь.

Был приглашен сын и ученик знаменитого Бояна, Пересвет. Был он уже немолод, гусли носил за ним отрок, он же и подвел старика к скамеечке у княжеского стола.

Святополк наклонился к нему, держа в руках чашу, из которой он сделал всего один небольшой глоток, приветствуя собравшихся.

–  Потешь нас, Пересвет, песней!
– сказал он.
– А уж я за то тебя пожалую!

Старый певец обратил на него ясный, как у младенца, взгляд.

–  Слава о делах твоих далеко гремит, - молвил он в ответ.
– Про старое гусляры да песельники поют, а мне уж позволь потешить тебя песней новою, небывалою!

–  Изволь, - кивнул князь.
– А коли песня твоя по душе мне придется, проси чего пожелаешь - всем одарю!

Когда старый певец коснулся гуслей, все сразу замолчали. Стихли разговоры и шарканье ног. Подавальщики и чашники стали двигаться поосторожнее, а сами бояре и дружинники поворотились в его сторону.

Голос у Пересвета был высок и тонок, он поднимался до самого расписного потолка, и все невольно следили за ним, ибо песня в самом деле была еще не слышана никем: