Он поспешил в кухню, проверил ствол и, схватив в холодильнике еще банку пива, снова побежал в спальню. Фараоны были на месте.

Он повернулся к ним спиной и, прикрывая рукой пламя зажигалки, осторожно прикурил.

Когда он выглянул снова, их уже не было. Что теперь? Позвонить Хилари, напроситься к ней? Но, если он под колпаком, это вряд ли разумно.

Он сдвинул свой арсенал в ноги кровати, отыскав блок дистанционного управления, улегся и стал лениво шарить по каналам телевизора…

Часов через двенадцать сквозь отверстие в жалюзи прокрался солнечный луч и все утро бродил по комнате, а Грег спал, пока не вскочил, разбуженный взрывом безумного хохота.

Квадратное хохочущее лицо Шварценеггера занимало весь экран маленького «Хитачи». Став наконец серьезным, Шварценеггер принялся отрицать, что собирается участвовать в выборах на пост губернатора Калифорнии. Грег убрал его. По TSN передавали теннисный матч, на корте свирепствовала Мартина, ожесточенно, с деревянным стуком посылая мяч.

До Грега постепенно доходило, что в спальне жара и духота, а у него ужасная головная боль и нестерпимая жажда. Вырубив телевизор, он встал с постели и столь стремительно двинулся к холодильнику, что сразу же попал в ловушку и чуть не подстрелил себя.

Добравшись наконец до холодильника, он, достав оттуда литр свежего апельсинового сока, с жадностью присосался к нему и пил на ходу, потирая грудь, куда стекал с подбородка холодный сок.

Из ящика в холле он достал три утренние газеты, захлопнул и запер дверь и, войдя в кухню, принялся готовить кофе: шесть чашек воды, кофе строго по мерке – особый кенийский и французский темный – кофеварка включена.

В ванной он критически осмотрел себя в дешевое, в полный рост зеркало, привинченное к двери, и, включив горячую воду, отрегулировав температуру, встал в ванну.

Пока он чистил зубы и в зеркало яростно улыбался пенистой улыбкой, тепловые лампы высушили его тело. Хилари была без ума от его улыбки. Этим он ее и соблазнил. Он снова изобразил улыбку. Чудная девочка. Ужасно то, что он собирается с ней сделать. Она была типичной собственницей, как, впрочем, все они. Много говорила и все время задавала вопросы. Грег этого не любил: приходилось напрягаться, как на работе, все время помнить, что он ей налгал раньше. Он сказал ей, что был актером в Торонто, потом остался без работы – поверила, проглотила.

Он сушил феном свои черные кудрявые волосы, взбивая их пальцами, чтобы казались гуще. Перманент начинал развиваться, но это было не важно.

Не одеваясь, он вошел в кухню, смешал порцию корицы с сахаром, и, отрезав четыре толстых куска кислого хлеба, заложил их в тостер.

К тому времени, когда тосты были готовы, он уже выпил полчашки кофе и начинал чувствовать себя человеком. Он пил из своей любимой чашки с простым рисунком – черно-белые шашечки, слегка искаженные внизу, где чашка закруглялась. Совсем как люди: не слишком сложные и искаженные – всяк на свой лад.

Он подлил молока, помешивая ложечкой, неизменно по часовой стрелке, привычка, одна из многих. Человека выдают штампы, привычные жесты. В отношениях с фараонами куда лучше новизна, непредсказуемость, иначе – шашечки, клеточки, решетка…

Такие мысли бродили в его голове, пока он пил свой утренний кофе. В день ограбления он любил ходить по комнате обнаженным. Он был далеко не Шварценеггер, но гордился своим телом, плотной упругой мускулатурой и принимал меры, чтобы не терять формы. Нагота почему-то давала ему ощущение силы, в то же время усугубляя чувство уязвимости. В его квартире было много зеркал, они отливали серебром, куда ни повернись. Это было не тщеславие, а что-то более сложное – желание видеть себя в неожиданном ракурсе, в игре света и тени, как бы глазами постороннего, – он любил удивляться. Наполнив вторую чашку, он отправился с ней в гостиную, в полуденное солнце, позолотившее мебель. Растянувшись на софе, он просматривал газеты, читал сводки о преступлениях, раздел спорта, заглянул и в политический обзор.

Зазвонил и смолк телефон. Помолчал и зазвонил снова. Грег взял трубку.

– Грег? – Голос Хилари.

– Кто это?

– Я, Хилари. Минуту поговорим?

– О чем?

– О вечере.

– Ты свободна?

– Что? Не говори глупости, мы же условились? Я хотела посоветоваться, что мне надеть: черное атласное, которое я недавно купила, или красное, что я надевала в позапрошлый раз.

– Черное, – сказал Грег. – Надень черное.

– А не красное, ты уверен?

– Черное, – сказал Грег. – Оно подойдет к моему настроению.

– Грег! – позвала она. Голос у нее был низкий, словно приправленный мускусом и восточными пряностями.

– Что? Что?

– Может, придумать что-нибудь еще, надеть, скажем… – Она замолчала, чувствуя, что он не слушает, а Грег в это время пытался вникнуть в суть болтовни на параллельной линии. Наконец Хилари сказала: – А ты действительно ужасен, не находишь?

– Нет, нет, детка, только платье, и самое простое!

– Ты заедешь за мной в восемь, да?

– Да, около того, – буркнул он и быстренько извинился, чтобы она не бросила трубку. Он закурил, пуская дым к потолку и читая раздел юмора в «Глоб энд Мейл», пока она с воодушевлением рассказывала о новых духах, которые сведут его с ума. Потом ему надоело, он сказал, что в дверь звонят, и осторожно положил трубку.