Из кладовки донеслось звяканье металлических вешалок. Франклин выдохнул облачко дыма, задумчиво созерцая носки своих ботинок. Что ж, пройтись по ним щеткой, вот и все… Немножко почистить – и станут как новенькие… В кладовой снова загремели вешалки. В следующее мгновение в дверях появился Аткинсон. Сняв нитку с отворота пиджака, он окинул спальню быстрым взглядом. Его внимание привлек телефон, стоявший на столе. Он подошел к столу. Телефонный шнур был обрезан.

– Ничего не понимаю, – пробормотал он.

Аткинсон обмотал шнур вокруг аппарата и швырнул его на кровать. Затем подошел к бюро и выдвинул верхний ящик. Несколько связок писем – каждая аккуратно перевязана розовой ленточкой – лежали среди стопок женского белья. Аткинсон сунул кольт в кобуру и развязал одну из пачек.

– Может, пока заглянешь в другую спальню. – Он взглянул на Франклина.

Тот, поколебавшись, согласился.

Аткинсон открыл верхний конверт и развернул листки пожелтевшей тонкой бумаги. Письмо было написано по–гречески. Когда Аткинсон засовывал письмо обратно в конверт, из сложенных листочков выпала маленькая черно–белая фотография – фотография шестнадцатилетней Фасии Палинкас, стоявшей у приземистого белого домика с плоской крышей и густо оштукатуренными стенами. Рядом в тени дверного проема сидела на деревянной табуретке пожилая женщина, одетая во все черное.

Выдержка была подобрана фотографом таким образом, чтобы с максимальной выразительностью передать нежный цвет кожи девушки. Из–за этого задний план получился нечетким – просто–напросто бледно–серое пятно в углу. Аткинсон долго рассматривал это непонятное пятно, пока наконец не пришел к выводу, что это просто пустое пространство между домами.

Порыв ветра ударил в окно спальни. Дождь забарабанил по стеклу. Аткинсон почесал в затылке. Шестнадцатилетняя Фасия Палинкас была в длинной черной юбке и в просторной белой кофте с широкими рукавами. Висевшая на шее цепочка блестела под яркими лучами солнца. Копна черных волос падала на плечи и грудь. Нежный округлый подбородок, темные брови, прямой нос… Припухлые губы чуть открыты… Аткинсон долго смотрел на фотографию, он даже немножечко расчувствовался – ведь это ни к чему не обязывало…

Что–то темное мелькнуло в овальном зеркале бюро. В следующее мгновение он увидел направленное на него ружейное дуло и услыхал щелчок предохранителя. Аткинсон вздрогнул, рука его потянулась к револьверу… А когда он закричал, крик его утонул в жутком грохоте «магнума–460».

Он еще видел, как, выпав из его руки, спланировала на ковер фотография Фасии Палинкас. А затем он сам вдруг оказался на полу. Его тело оцепенело. Боли он не чувствовал. Он глядел на свою безукоризненно белую рубашку, на красное пятно, расползавшееся по груди. И брюки все в крови… И пиджак… Придется раскошелиться на чистку. Он попытался рассмеяться. Рот его раскрылся, и из него вывалилась верхняя вставная челюсть. По подбородку потекла слюна.

В дальнем конце комнаты открылось окно. Он почувствовал струю холодного воздуха, ударившего ему в лицо. В комнате раздались выстрелы. Но Аткинсону казалось, что звуки доносятся откуда–то издалека.

Им казалось, что после смерти Аткинсон стал еще меньше, чем при жизни; он словно сжался весь, даже сузился в плечах. И странно: в своей тщательно отглаженной рубашке, в дорогом костюме, в новых туфлях он почему–то выглядел запущенным бродягой.

Поставив снимок Фасии Палинкас на бюро, Уиллоус склонился над телом. Носок его застыл в дюйме от продолговатой лужи крови, которая и сейчас, через час после выстрела, сочилась из ужасной раны.

За спиной его выглядывал в открытое окно детектив Ферли Спирс. Он пришел к выводу, что Снайпер распахнул створку окна дюймов на двадцать. Первые три выстрела Франклина пробили стекло. Еще два угодили в раму. Пули расщепили дерево, обнажив несколько слоев краски – зеленую, желтую, лиловую… Словно радуга, подумал Спирс, и эта мысль немного позабавила его. Он украдкой взглянул на Франклина.

Тот сидел на краю широкой кровати. Рядом с ним пристроилась Клер Паркер. Полчаса или более Франклин бродил по комнате взад–вперед, ничего вокруг не замечая, и по щекам его катились слезы. Время от времени из глотки его вырывался вопль отчаяния. Клер, обхватив его за плечи, что–то говорила ему на ухо, пытаясь успокоить. Наконец Франклин постепенно овладел собой и сидел опустошенный, неподвижный.

Клер заметила, что ссутулившийся у двери полицейский неожиданно расправил плечи, подтянулся. Секундой позже в комнату вошел Бредли с незажженной сигарой в одной руке и спичкой в другой. Взглянув на труп Аткинсона, он небрежно чиркнул спичкой о край бюро. Закурил, сухо кивнул подчиненным. Взгляд его задержался на Клер. Он придал лицу сочувственное выражение.

– С вами все в порядке?

– Да, со мной все в порядке.

Бредли перевел взгляд на Франклина: плечи – понурые, глаза пустые, ничего не выражающие. Бредли обошел труп, наклонившись к Уиллоусу.

– Джек, что тут произошло?

– Спросите Джорджа, – пожал плечами Уиллоус.

– А вы что, с ним еще не говорили?

– Он был не в состоянии.

Из раны Аткинсона все еще сочилась кровь. Лицо его застыло, побелело, глаза остекленели. В комнату стремительно вошел высокий сухопарый мужчина с черным кожаным саквояжем в руке. Бредли поднялся, колени дрожали.