сдержать себя. — Папочка, ну зачем у нас всё так? Говори! Ты обещал мне всё-всё объяснить! Говори!

— Прямо сейчас? — тревожно напрягшимся голосом спросил отец.

— Если можешь...

— Хорошо, Таня, давай поговорим. — Он поднялся. — Но только не здесь.

— Пойдём домой? — вскочила Таня.

— Нет, мы походим по городу, ладно?

— Пойдём, — сказала Таня и, взяв отца за руку, первая вышла из узкого, пропылённого, с безглазыми стенами номера.

И побежала, не выпуская отцовой руки, по коридору. И, пока бежала, ни разу не вдохнула воздуха и ни разу не раскрыла прижмуренных глаз. Быстрей, быстрей отсюда!

Ей казалось, что едва они выбегут с отцом на улицу, на воздух, как в-сё сразу станет на свои места и сделается простым, и понятным, и близким, как и все вокруг в родном городе.

14

Дом воеводы первым открылся им, когда они выбежали из гостиничных ворот. Таня хотела было тут же и позвать отца в этот дом, столь памятный ей ещё по тем временам, когда они бывали там вдвоём. Войти бы и услышать те удивительные слова, которые произносил там отец, совсем так же, наверное, и такие же, какие говорились тут много-много лет назад, когда в доме воеводы был не музей, а жил настоящий воевода. Таня тогда не запомнила эти удивительные слова — звонкие, протяжные, нет, певучие. Она не запомнила смысл этих слов, лишь запомнила звук. Мала была, глупа. Теперь бы она запомнила. Но теперь, вот прямо сейчас, нельзя туда. Теперь, вот прямо сейчас, будет у Тани с отцом очень серьёзный разговор, самый серьёзный за всю её жизнь.

Таня, готовясь к этому разговору, вытянулась насторожённо, даже руки вытянула, как солдатик в строю, и неотрывно стала смотреть в глаза отца. Ну, говори же!

Отец будто не замечал её спрашивающего, её требовательного взгляда. Он медленно двинулся вперёд к Торговой площади, медленно, широко оглядывая все кругом. Он улыбался чему-то. Глаза тревожились, а губы улыбались, и морщинки у носа и в углах губ повыравнились, словно выбрались из своих глубин, и лицо от этого разгладилось, помолодело.

Таким, вот таким Тане помнился отец. Ей стало жаль спугивать его радостную минуту, и она решила повреме-

нить со своим разговором. Пусть его пооглядится — ведь он не был здесь целых три года.

Они стали пересекать Торговую площадь, но не там, где шли другие прохожие и где был переход через площадь, а совсем иной дорогой. Эта дорога вела к ограде сквера, попросту никуда не вела — в том месте не было калитки. Но эта дорога шла в гору, выводила на самое высокое место площади, и отсюда всё было видно вокруг далеко и вширь. Помнится, отец всегда пересекал площадь в этом месте и всегда останавливался надолго у ограды сквера, вот тут, на самом высоком месте, подолгу стоял здесь, оглядываясь, раздумывая над чем-то. Вдруг скажет что-нибудь непонятное и опять надолго умолкнет. О чём он тогда говорил, Таня не помнила и это. Как же мало она запомнила об отце! Да, мала была, глупа. Но вот теперь, теперь ей уже тринадцатый год, и она всё теперь понимает и ничего теперь не забудет.

— Перемена, перемена, — проговорил отец вот так же, как и тогда, останавливаясь у ограды сквера. — Так, говоришь, там, за мостом, разольются воды Большой Камы?

— Да, представляешь, прямо тут вот, у рыночной площади. Но, конечно, никакого уже и моста не будет, и даже Ключевка наша утонет в Каме. Представляешь, Кама подойдёт и проглотит нашу Ключевку!

— Представляю. А где, ты говоришь, пристань задумали?

— А вон там! — Таня привстала на цыпочках, протягивая вперёд руку. — Вон там, повыше монастыря. А вокруг монастыря — остров.

Отец вдруг быстро обернулся и тоже вытянул вперёд руку:

— А там, на горе, говоришь, парк?

— Так вот же он, вон деревья!

— Маловат, — сказал отец, всматриваясь в даль из-под руки. — Маловат ещё.

— Понасажаем, — уверенно проговорила Таня. — Только вот козы. Знаешь, сколько у нас в городе козы деревьев погубили? Тысячи! Я всех этих коз собрала бы в кучу да и отправила бы куда-нибудь в пустыню. Ведь пасутся же там овцы. Как думаешь?

— Большая Кама не одних только коз из города повы-селит, доченька. Весь город тронется в путь.

— Как же это? — Таня засмотрелась на отца.

Он опять стал каким-то новым. И странно, Тане не по нять было, радуется ли он сейчас чему-то или же, наоборот, чем-то очень огорчён. Какое-то смутное, взволнованное и притихшее разом было сейчас лицо её отца.

— А так вот, — сказал он. — Большая Кама станет диктовать здесь свои законы. Вот уж и парк из Заречья на гору перенесли. Пожалуй, километра за три отсюда и на самое высокое место в городе. А был парк в низине. Разве это не перемена?

— Перемена, — охотно согласилась Таня.

— Огромное водное зеркало — и крохотный городок где-то сбоку припёка. Не смотрится ведь, а?,

— Не смотрится, — кивнула Таня.

— Стало быть, всякий новый дом потянется в городе вверх, всякая новая улица раздастся вширь. Как думаешь, лучше будет?

— Конечно! — убеждённо сказала Таня, и ей даже на миг удалось увидеть вдруг раздавшийся вширь и выросший вверх её крохотный старинный городок.

Всё заблестело, засверкало перед глазами, так, что Таня даже зажмурилась. А когда вновь открыла глаза, городок по-прежнему низко и узко лежал на своём месте.