— Мы проверим, что Вы за коммунист! — сказал прокурор.

И прокурор, не стесняясь ничем, привел справку, ссылаясь на некий авторитет, что враг хорошо работает. Мой директор сразу окосел на оба глаза и потерял дар речи. Он, возможно, пошел бы навстречу прокурору и сказал бы все, что хотелось прокурору, но страх сковал язык бедного директора. ,

Вообще суд был веселенький!..»16

Из письма жене Агнессе Ивановне (22 сентября 1955 г.): «...У нас столпотворение. Новая администрация, неожиданная и своеобразная, смутила нас и начальство.

Тех, кто воевал с оружием в руках против нас: полицейских, белых, шпионов освобождают, а не воевавших — держат. Эта амнистия, неожиданная и труднообъяснимая, все же большая радость.

Но я не подхожу под нее:

1. Я не воевал против СССР.

2. В гитлеровских формированиях не был.

3. Не был шпионом...»17

Из дневника (4 октября 1955 г.): «...Были указы освобождать тех, кто отсидел две трети срока.

Освобождают по частям... Может, этого освободительного движения хватит до двадцать первого века.

А с акгировкой получилось нагляднее: Москва выработала новые инструкции для актировки. Эти инструкции садистские:

— У Вас не хватает одной ноги?

– Да.

— Жаль. Если бы и вторая была ампутирована, мы бы Вас актировали.

Или:

— У Вас мало каверн, вот если бы...

Или:

— У Вас был инсульт, но Вы сейчас поправились, вот если бы Вы были парализованы!..

Это запись — дословная!

Одному западному украинцу — молодому парню, парализованному после «гуманного» допроса в 1946 г., — отказали на том основании, что он уже был, мол, парализован до ареста. Но он поднял голос:

— Ведь меня обвинили, что я партизанил, ходил по лесам. Как же я был паралитиком?..»18

Проблемы реабилитации своего честного имени стояли до последних лет жизни перед каждым бывшим зэком, осужденным по 58-й статье Уголовного кодекса РСФСР (или аналогичной статье УК другой союзной республики). У них возникала масса вопросов, на которые они хотели получить исчерпывающий ответ. И часто не получали его. Вопросы, вопросы!..

Такие же вопросы мучили уже известного нам комбрига В.И. Микулина, который после освобождения и реабилитации проживал в г. Таруса Калужской области. Приведем выдержки из письма В.И. Микулина от 17 марта 1955 г. военному прокурору Главной военной прокуратуры, занимавшемуся делом по его реабилитации. В письме идет речь об абсурдности предъявленных ему обвинений. В нем упоминаются показания арестованного комкора И.Д. Косогова,

занимавшего до ареста 26 мая 1937 г. должности помощника инспектора кавалерии РККА, затем командира 4-го кавалерийского корпуса. Военной коллегией Верховного суда СССР И.Д.Косогов 1 августа 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 18 апреля 1956 г. реабилитирован. А также упоминаются показания комкора М.А. Баторского, до ареста 17 июля 1937 г. занимавшего должность начальника ККУКС РККА (1929—1936 гг.), а затем помощника начальника кафедры тактики высших соединений Академии Генерального штаба РККА (по вопросам конницы). Военной коллегией Верховного суда СССР 7 февраля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 8 февраля 1938 г. Определением Военной коллегии от 24 августа 1957 г. реабилитирован.

«...Попутно вспоминаются и всякие другие показания из моего дела... Так, например, до сего времени не могу без смеха вспоминать о том, как я, по заявлению не то того же Косогова, не то Баторского (за давностью не могу вспомнить точно), собирался формировать казачью конную рать в Азово-Черноморском крае для свержения там с ее помощью Советской власти. Формирование это, по заявлению «свидетеля», мыслилось на базе использования материальной части и оружия кружков конного спорта Осоавиахима; лошади должны были быть захвачены у военных конных заводов, которых было много на территории Азово-Черно-морья. Получалось очень гладко и правдоподобно. Но при

284

этом были забыты некоторые существенные «мелочи»: за счет всех кружков Осоавиахима, вместе взятых, можно было бы собрать в лучшем случае каких-нибудь 100—150 старых седел, притом кавалерийского образца, на которые ни один казак никогда бы не сел, так как они не умеют ездить на таких седлах. В части оружия у кружков имелось лишь некоторое количество старых шашек для рубки лозы, винтовок не было вовсе. Что же касается лошадей, то на конных заводах содержались в основном лишь табуны совершенно диких, по существу, животных, которые людей и близко не подпускали, не говоря уже о том, чтобы дать себя оседлать и позволить на себя сесть.

Можно легко представить себе, как выглядела бы казачья «конная рать», сформированная на такой базе, и какие у нее могли быть шансы «свергнуть Советскую власть». Самое любопытное заключается в том, что вся эта воистину бредовая идея принадлежит «свидетелю»-кавалеристу, который, разумеется, не мог не понимать всю ее абсурдность. Однако идея эта имела у следственных органов того времени выдающийся успех, и мне и по сей день памятна поднятая вокруг нее возня.

Или чего стоят, например, показания мальчишки — брата жены маршала Егорова, некоего Федора Антоновича (фамилию его даже не помню). Я встречал его пару раз, бывая у маршала Егорова, с которым я был близко знаком. Этот юноша был слушателем мореходного училища, что, видимо, придавало специфическую направленность его фантазии: он не придумал ничего умнее, как утверждать, что я, сухопутный вояка-кавалерист, состоял в контрреволюционных связях с