— Выходит, ты и в самом деле блаженненькая… — заметила Андреева. — Такая святая, все для других, а себе ничего…

— Нет, — спокойно ответила Шурочка. — Я после войны о себе подумаю… Вот с фронта вернусь, подготовлюсь на медицинский, буду на врача учиться…

— Опять по ночам уроки приготовлять станешь?

— По ночам лучше, спокойнее.

Надежда Алексеевна молча слушала, молча обходила раненых и так же молча возвращалась, садилась на свой пенек и сидела, не произнося ни слова. Но Андреева настойчиво требовала от нее рассказать о себе.

— Расскажи, Надежда Алексеевна, что-нибудь. Мы вот говорим, ты одна молчишь.

— Доктор Сергеев называет ее великой молчальницей, — сказала Шурочка.

Надежда Алексеевна не проронила ни слова. Но когда она снова ушла в обход, Шурочка быстро, чтобы успеть рассказать до ее возвращения, сообщила все, что знала о ней.

Как только началась война и мужа ее отправили в часть, Надежда Алексеевна заявила у себя в учреждении — она служила лаборанткой в Бактериологическом институте, — что и она тоже уходит на фронт. Сдала детей в интернат и через два дня уехала.

Надежда Алексеевна вернулась, и Шурочка умолкла.

Где-то далеко небо окрасилось туманным заревом. Мягкие розовые пятна легли на рыхлую белизну деревьев, на лица людей.

Андреева стояла против Надежды Алексеевны и вглядывалась в ее лицо, слегка освещенное заревом. Осторожно обняв ее забинтованной рукой, она говорила:

— Красавица ты моя… Глаза у тебя как у божьей матери, убей меня гром!.. Или как у моей Машки…

Большие и строгие, а добрые. Будь я мужиком, в ногах бы твоих валялась. Убей меня гром!

Она обняла ее и поцеловала в губы.

— Красавица моя ненаглядная…

— Спасибо, милая. Только за что вы меня так… — проговорила удивленная ее ласковостью Надежда Алексеевна.

Было очень тихо. Неслышно падали снежинки.

Внезапно послышался вой мотора. Он то приближался, то удалялся, то снова слышался почти над самой головой.

И вдруг над поляной вспыхнул режущий глаза серебристо-зеленоватый свет и в воздухе повис сверкающий зеленый шар. На несколько мгновений все стало видно, как в ясный день. Деревья, люди, снежные укрытия предстали выпукло, как в стереоскопе, и снежинки засверкали золотыми звездочками. И в эту сказочную картину, так неожиданно представшую глазам, так же неожиданно ворвался, падая сверху, тупой, равномерный стук, и сразу же оборвался, и через миг вновь упал на снежную землю, погасив собой короткий зеленый свет.

В темноте послышались крики.

— Все, кто может, сюда!.. — звала Надежда Алексеевна.

Она приказала осмотреть раненых. Сама наклонилась над автоматчиком, под грудой одеял нашла его руку, нащупала пульс. Он, как тоненькая ниточка, едва-едва бился и вдруг остановился совсем. Карманным фонариком осветив лицо раненого, Надежда Алексеевна увидела густую струю крови, стекавшую с высокого лба. Раскрыв ему грудь, чтобы послушать сердце, она увидела над самым соском вторую рану. Кровь залила тело и белье умершего. Надежда Алексеевна прикрыла его лицо простыней и побежала к воронке, в которой лежал бронебойщик. Он был цел, попросил водки, жадно отпил глоток и тихо сказал:

— Спасибо, сестрица… Поди и сама укройся… Он опять бить будет.

— Тебя надо оттащить подальше в лес. Сейчас я тебя волоком…

Среди раненых было много пострадавших вторично, а шофер Иванов, который днем был тяжело ранен в левую руку и только что добродушно подшучивал над письмом Андреевой к телке Катьке, лежал неподвижно на снегу. В правой руке его был зажат серый коленкоровый ящик с медикаментами, украшенный на стенках и крышке знаками Красного Креста.

Было темно. Работать становилось трудно. Пользоваться карманными фонариками было небезопасно. И все же все работали — переносили раненых, перевязывали, отогревали их.

Бронебойщик был прав. Опять повис зеленый блестящий шар над ночным лесом, опять залил поляну сказочным серебристо-зеленым светом. Застучал пулемет. Надежда Алексеевна, тащившая волоком на одеяле раненого, упала и, как ни старалась, не могла подняться.

Снова стало темно. Бронебойщик, не видя сестры, тихо ее окликнул:

— Сестричка!..

Ответа не было.

Раненый повернул голову и услышал рядом клокочущее дыхание.

— Помогите!.. — напрягая голос, хрипло крикнул он. — Помогите сестричке!

Засветив фонарик, Шурочка подползла, узнала Надежду Алексеевну, в испуге наклонилась над ней.

— Что с вами?

— Ничего… — шепотом сказала Надежда Алексеевна. — Умираю…

— Нет, нет! — в испуге говорила Шурочка. — Вы ранены?

— У сердца… Кажется, легкое…

Она знала, что умирает, и хотела только сказать последние несколько слов.

— Послушай… Шурочка… Если увидишь моих детей… поцелуй… скажи… кто убил их мать…

— Вы не умрете! Нет, нет! Дайте я помогу!