– Месть изменника! – пробормотал король. – Я очень рад, что он наказан за свою измену. Что скажет Европа о моем бегстве, после того как я сам добровольно отдал себя в руки императора!

– Но не в качестве узника! Разве он не обманул вашего доверия? – заметил Маро, который совершенно преобразился благодаря своему богатому наряду и приобрел некоторую самоуверенность осанки.

– Маро, разумеется, прав! – сказал Брион. – Но интересно было бы знать твое мнение, Бюде? Чувство справедливости развито в тебе более, нежели во всех нас.

– По моему мнению, чем скорее король вступит на правый берег Бидасса, тем лучше для Франции.

– И тем менее потеряет она провинций, – добавил король. – Но ты не дал прямого ответа, Бюде! Теперь твоя очередь, Монморанси. Ты должен решить этот вопрос. Дамы уже освободили меня от данного слова…

– Ваше величество, я не могу иметь никаких обязательств относительно человека, который не доверяет мне, – возразил Монморанси.

– Вопрос решен! – воскликнул король. – Приступим к делу.

Общее молчание было ответом на эти слова. Несколько минут спустя король добавил:

– В случае нужды можно пожертвовать и жизнью ради свободы! Приготовьте ваши шпаги, господа! Если нам загородят дорогу, то это не должно остановить нас…

– Значит, мы отправимся вместе с вами? – спросил Брион.

– Само собой разумеется. Кто останется здесь, тому придется плохо. Много ли у тебя приготовлено лошадей, Клеманс?

– Десять лошадей, ваше величество.

– Отлично! Наша союзница, герцогиня Инфантадо, может отправиться вместе с нами; я надеюсь, что она не захочет покинуть нас. По моему мнению, дамы должны прямо отправиться на первую станцию по дороге в Каталонию; им спешить нечего, потому что погоня будет главным образом отправлена за нами.

Химена не возражала, хотя она вовсе не намерена была провожать беглецов до Франции. Она хотела только освободить короля и соединить его с графиней Шатобриан, к которой по-прежнему чувствовала самую нежную привязанность, хотя та не раз была несправедлива и холодна к ней. Ей и в голову не приходило задать себе вопрос, считает ли она короля достойным любви и желает ли его привязанности к себе? Сделаться соперницей Франциски было преступлением в ее глазах, и чем яснее король выказывал ей свое расположение, тем более утверждалась она в своем намерении вернуться во дворец отца после освобождения пленника и принять на себя вину его бегства. Подобный подвиг не мог испугать молодую девушку, ожесточенную с детства суровым обращением отца и полным душевным одиночеством; она считала жертвы всякого рода своим прямым назначением. Что могло ожидать ее во Франции? Легкомыслие короля приводило ее в ужас; она вряд ли могла увлечься им даже при других условиях, а теперь его ухаживанье могло лишить ее дружбы Франциски, которая была для нее самым дорогим существом в целом мире.

Из боязни, что ее отказ может поколебать решимость короля, Химена старательно следила за собой, чтобы не подать ему никакого повода к сомнению, и приняла деятельное участие в приготовлениях к бегству. Королю принесли его широкий бархатный плащ, который он носил в лагере при Павии и ни разу не надевал в Альказаре, где он провел только жаркое время года. Монморанси дал ему свою шляпу с широкими полями, которая закрывала ему лицо.

Было около девяти часов вечера. Это был момент, наиболее удобный для осуществления смелого предприятия.

Все молча подошли к окну, из которого видны были внутренние дворы замка. Каждый мысленно взвешивал шансы успеха и неудачи предполагавшегося бегства, хотя никто не возражал против него. Для короля Франциска это был вопрос жизни, так как он ставил на карту свою честь. До сих пор сознание своей правоты поддерживало его; он мог гордиться нравственным превосходством над императором, который так невеликодушно пользовался правами победителя. В случае успеха он приобретал свободу и мог доказать целому свету, что вынужден был решиться на такой шаг, чтобы противодействовать низким поступкам императора. А если бегство кончится неудачей? Эта мысль одинаково пугала всех; она казалась такой же грозной, как черная масса туч, нависших на горах Гвадаррама, которые виднелись из окна по ту сторону Мадрида. При лунном свете тучи настолько сливались с горами, что трудно было различить, где кончались горы и где начинались тучи. Ни король, ни его товарищи по заключению не могли дать себе ясного отчета, что было причиной давящей тоски, которую они ощущали в эту минуту: долгое ли заключение, или боязнь быть пойманными.

– Однако нам пора двинуться в путь, – воскликнул с нетерпением король. – Если у нас хватило мужества решиться на подобное предприятие, то мы должны выполнить его. Видит Бог, что я охотнее прошел бы под градом пуль, нежели через эти ворота, охраняемые испанской стражей. Я иду вперед с прелестной хозяйкой этого замка; в ее лице небо послало нам ангела-хранителя; Маро пойдет за нами, Монморанси подаст руку Маргарите, Брион – графине Шатобриан, а рассудительный Бюде должен замыкать собой шествие.

Распоряжение короля было в точности выполнено. Таким образом, король вел под руку предмет своей новой привязанности, а Брион – своей старой любви, что не совсем согласовалось с благоразумием, которое было так необходимо для предстоящего опасного путешествия. Химена, которая до этого момента казалась спокойнее всех, теперь дрожала от страха и неведомого ей волнения, слушая любезности короля и чувствуя, как он все более и более прижимал ее руку к своему сердцу. Король обладал в высшей степени тем мужеством или, вернее сказать, легкомыслием, которое в решительные минуты заставляет людей забывать о грозящей им беде. Он весь предался любви и нежным излияниям чувств, хотя все опасности были еще впереди, и теперь ему предстояло пройти через первые ворота, где он всего более подвергался риску быть узнанным. Старый привратник Перез должен был знать короля в лицо, так как, прохаживаясь по двору, он не раз доходил до решетки сада и, несмотря на равнодушие, свойственное людям его профессии, мог поддаться естественному любопытству и взглянуть на «чужого» короля. Так и было на деле. Он внимательно разглядел наружность пленника и не раз говорил своим знакомым, что французский король не в его вкусе, потому что он такой же рослый, как галицийский крестьянин. «Знатный господин, – добавлял он, – не должен быть очень высок, потому что иначе может прийти в голову, что его тело вытянулось так от физического труда. Посмотрите на наших грандов, все они не выше среднего роста.»